41 
— Я тоже.
Они расстались и уплыли в разные стороны.
Джордж оторвался от тошнотворной картины купания младенцев, немедленно забыл про Адама, проследовал в раздевалку и скоро оказался в бассейне. Он прошел вдоль бортика, ища свободное место меж пловцов, чтобы нырнуть, но не заметил Диану да и не думал о ней. Он стал плавать из конца в конец бассейна идеальным эннистонским кролем, словно не прилагая усилий, глубоко погружая голову, и каждый раз, доплыв до конца, вынимал руку из воды при повороте, чтобы коснуться стены. Темные волосы закудрявились на макушке, совсем как у Брайана. Джордж дышал незаметно, таинственно, глубоко в воде, словно и впрямь стал рыбой и пропускал через жабры целительную воду.
Габриель, которая уже поплавала, оделась и стояла на краю бассейна, заметила Джорджа, приближающегося по намеченной им самим линии. (Плавание на дальность в бассейне было самым важным занятием, и все остальные пловцы уступали дорогу этим невидящим фанатикам.) Габриель встала так, что оказалась как раз над ним, когда он, не поднимая головы, изогнулся и развернулся. Она увидела (хотя, конечно, видала и раньше), как у Джорджа растут волосы, точно как у Брайана, хотя Джордж маскировался, зачесывая волосы от косого пробора через макушку. Это наблюдение всегда доставляло Габриель удовольствие. Ей было приятно смотреть на Джорджа незаметно для него и еще нравилось, что его рука дотрагивается до стенки бассейна прямо у нее под ногами. Джордж почти сразу же исчез в облаке пара. Габриель стала ждать его возвращения. Брайан, тоже уже одетый и стоявший неподалеку, смотрел, как Габриель смотрит на Джорджа. Он подошел к ней.
Габриель сказала:
— Я только что видела Джорджа. Как ты думаешь, должны мы ему написать, что Стелла будет у нас?
— А она ему не сказала?
— Она говорит, что нет.
— Пускай сам выясняет, урод.
— Я считаю, надо написать. А то выходит очень жестоко.
— Нет.
Джорджа спозаранку разбудили голуби, говорящие человеческими голосами. Он и раньше это слыхал — тихое бормотание где-то рядом, пугающее вторжение, люди там, где никаких людей быть не должно. Грабители, полиция, какие-то еще более страшные и безымянные незваные гости. Наверное, это просто голуби.
Он удивился, как удивлялся теперь каждое утро, обнаружив, что лежит не наверху, у себя в спальне, а внизу, на большом диване в гостиной, где спал с тех пор, как Стелла ушла, или попала в больницу, или что там с ней случилось. На первом этаже была своя ванная комната и туалет. Ходить наверх стало вообще незачем. Джордж и Стелла занимали отдельные спальни, но она как-то давала о себе знать на всем втором этаже, не запахом (она не пользовалась косметикой с отдушками), но другим — одеждой, кроватью, от вида которой Джорджу становилось не по себе. Первый этаж был открытее, безымяннее, общедоступнее. Джордж убрал кое-какие вещи, в том числе безделушки и картину. В кухне уже воцарился холостяцкий хаос. Джорджу казалось, что он во временном пристанище или снова на студенческой квартире. Он проснулся со странным ощущением, что оказался в новом месте. И еще он проснулся навстречу Стелле, ее миру, ее существованию, ее сознанию, ее мыслям, которые все еще жили. Боже, до какой же степени она живая.
Он лежал, прислушиваясь к уже умолкшим голосам, и вдруг осознал, что у него открыт рот. Он быстро закрыл его. В последнее время он несколько раз, просыпаясь с открытым ртом, испытал очень странное ощущение. Во-первых, он почувствовал, что ночью умер. Челюсть отвисает у покойников. Потом, как бы в продолжение этой мысли, он осознал (или вообразил, или вспомнил): ночью что-то вылезло у него изо рта, свободно ползало по комнате, по потолку, а затем опять вернулось к нему в рот; большое насекомое вроде краба или же червяк с когтистыми ножками. Этот образ был чрезвычайно ярок и сопровождался теперь, когда Джордж поспешно закрыл рот, приливом горькой желчи к горлу. Джордж сел и задумался, не проглотил ли он в самом деле гигантского паука.
Он поднялся, надел недостающую одежду (теперь он спал в нижнем белье), побрился и стоя выпил кофе на кухне. Он подумал, что сегодня надо бы «сделать что-нибудь по поводу Стеллы», а затем отверг эту идею. Не то чтобы он хотел или чувствовал себя обязанным что-то делать. Просто любой поступок избавил бы его от определенного дискомфорта. Например, можно было послать ей открытку. Он хотел сделать жест, как бы удерживающий или дающий возможность потянуть время. Как бы на время сложить Стеллу в долгий ящик, вывести ее из игры. Ему не хотелось ее видеть, но точно так же не хотелось думать, что она продолжает жить где-то в другом месте. Он так и не смог ничего придумать и выкинул эту мысль из головы. Хотя на самом деле не обязательно было что-либо придумывать. Он сам был словно в долгом ящике: отдельный от всех, ждущий, чистый и одинокий, словно помазанник в преддверии коронации, священная жертва в ожидании ножа. Это самое одиночество Диана и почуяла вокруг Джорджа, а сам он ощущал его как пугающее, мучительное состояние благодати. Как будто сейчас, в этом подвешенном состоянии, он не мог согрешить.
41 
