Последние отзывы

  45  

Габриель тоже смотрела на это явление: Стелла, лежащая на диване, и тоже была в растерянности. Это она затеяла привезти Стеллу сюда; тогда Габриель этого очень хотелось, но теперь она не могла вспомнить почему. Она тоже любила Стеллу. Она хотела помогать ей, защищать ее, баловать, холить и лелеять. Сочувственно гладить эту гордую голову. Габриель хотелось на время (а может, и навсегда — почему бы нет) спасти Стеллу от жизненных опасностей. Она хотела подарить Стелле временный отдых от домашней тирании, передышку в борьбе. Она хотела забрать Стеллу от Джорджа. Она хотела, чтобы Джордж был низвергнут и проклят. Она хотела, чтобы Стеллу защитили и спасли. Она хотела приговорить Джорджа к одиночеству, хотела думать о том, как он остался один, представлять себе, как он совершенно изолирован в трагическом одиночестве, которое она так остро ощутила, глядя на его темную мокрую голову, когда, ничего не подозревая, он плавал, едва разбивая водную гладь на поворотах… Эти мысли и чувства, полуосознанные и сумбурные, боролись в груди у Габриель, пока она глядела на свою красивую, умную, несчастную невестку. Габриель, конечно, знала, что Брайан восхищается Стеллой, и это было чуть-чуть больно, самую малость, но Габриель не воспринимала эту связь как что-то дурное или неподобающее; она тоже мечтала о счастливой, обычной семейной жизни, в которой Стелла приходила бы на ужин, болтала, играла в бридж, а Габриель на кухне делала бы бутерброды, прислушиваясь к общему смеху.

У двери, глядя на Стеллу, стояла Руби Дойл. Ее послала Алекс «помочь Стелле обустроиться». Алекс могла бы и сама прийти, но не захотела и не пришла. Вместо этого она, как обычно, послала Руби — так монарх посылает дипломата или умелого мастера. На самом деле от Руби в Комо не было никакого толку, и Габриель не знала, куда ее приткнуть. У Габриель не было ни прислуги, ни горничной, ни уборщицы; она органически не могла держать прислугу, поскольку делала все сама. Брайан иногда неопределенно и неискренне пытался ее воспитывать: «Начни что-нибудь учить»; «Тебе надо получить диплом или что-то в этом роде». Но ничего не вышло, и, чтобы лишний раз себя убедить в невозможности этой идеи, Габриель старалась полностью занять свое время. Она любила домашнюю работу. Она с удовольствием готовила комнату для Стеллы, наводила порядок, ставила нарциссы в вазу. В Комо было три спальни — две средние и маленькая. Адам жил в маленькой — чтобы оставить «нормальную комнату» для гостей, а также потому, что в маленькой ему больше нравилось. У них очень редко гостили, поскольку Брайан этого терпеть не мог, но Габриель все равно постаралась приукрасить гостевую комнату, выбрала «книги для гостей», лампы для чтения, писчую бумагу. Когда явилась Руби, Габриель не смогла придумать ей никакой работы, связанной со Стеллой. Габриель уже вымыла посуду после завтрака и убралась в ванной комнате. Не могла же она попросить Руби прополоть сорняки в саду! Габриель сварила ей кофе.

Габриель вызывала у Руби симпатию, хотя они стеснялись друг друга и оттого теряли дар речи. Брайана Руби не любила, поскольку воспринимала его как силу, враждебную Джорджу, и переняла у Алекс ощущение, что Брайан вроде бы не совсем член семьи. Руби любила Адама, у них была молчаливая полутайная дружба. Ребенком он держался за ее юбки и теперь еще порой трогал или дергал ее платье в память о старых временах. Она не любила Зеда — надоедливую тявкающую крысу, на которую все время боялась наступить (Руби была близорука), — но скрывала свое раздражение ради Адама. Она не любила Стеллу, в которой видела единственную причину несчастий Джорджа.

Стелла, лежа на диване и глядя на холмик там, где ее ступни приподнимали клетчатый плед, чувствовала себя совершенно оторванной от привычной реальности, а может, осознавала, что у нее нет и уже довольно давно не было никакой привычной реальности. Она глядела мимо Брайана в крохотный садик, на перекрывающиеся дощечки забора, на ужасные желтые нарциссы, которые трепал ветер. Ей очень хотелось плакать. Она подняла голову, сделала взгляд непроницаемым и задумалась, что она — она — вообще делает в этом доме и в обществе этих людей.

«Тщеславие, — думала она, — даже не гордыня — тщеславие. Оно держит меня в цепях, для меня последняя крупица добродетели — сохранить лицо на людях. Я вышла замуж за Джорджа из тщеславия и не ушла от него тоже из-за тщеславия». Но она любила Джорджа. Она часто желала ему смерти, хотела, чтобы его безболезненно убрали, стерли, сделали так, словно его никогда и не было. Ее отец был прав — Джордж был огромной ошибкой, но это была ее ошибка, и в этом «ее» было все ее тщеславие и вся ее любовь, слитые во что-то таинственное и дорогое. Она хотела бы увезти Джорджа, если бы могла, даже сейчас увезла бы его куда-нибудь прочь, где никто не знает прежнего Джорджа, где его не окружают люди, которые, облизываясь, думают, что понимают его лучше ее. Ей хотелось оказаться жертвой кораблекрушения на необитаемом острове, вместе с Джорджем, лицом к лицу с опасностями.

  45