151 
Признаться, Том, даже в компании милой Антеи, лелеял очень странные тайные мысли. На самом деле он беспокоился и накручивал себя до исступления. Ему казалось, что у него на лбу появляются видимые морщины. Нелепая, неудачная беседа с Хэтти оставила у него на душе пульсирующий шрам. Том не привык жить со шрамами на душе; частью его безоблачного характера действительно было скромное, маленькое, радостное довольство собой; существование этого чувства он позволят себе признавать, поскольку считал его безобидным. Стихотворение Тома приняли в печать, и не в глупый листок типа «Эннистон газетт», а в настоящий литературный журнал, но Том с ужасом заметил, что успех не принес ожидаемой радости. У Тома украли удовольствие. Он чувствовал, что поступил плохо, даже подозревал, что вел себя как мужлан, а раньше для него было немыслимо оказаться в этой роли. В то же время вся эта история была омерзительно непонятна, и он не мог сообразить, как именно сделал то, что не должен был делать, и вообще, что именно он должен был сделать. Он обсудил происшествие с Эммой; тот хорошенько отругал его, совершенно устыдил, но абсолютно не прояснил ситуацию. Да, наверно, не стоило соглашаться на безумную идею Розанова, участие в которой сперва показалось Тому невинной забавой. Тогда он думал, что имеет смысл пойти и повидаться с девушкой, хотя бы для того, чтобы философ успокоился. Беда в том, что Розанов не предупредил внучку, может, даже ввел ее в заблуждение, а тут уж Том точно не был виноват. (Может, в этом все дело?) А она с самого начала была так холодна и враждебна, что ему совершенно не удалось овладеть положением. («Ты не можешь успокоиться, потому что тебе не удалось ее обаять», — сказал Эмма.) Теперь в мире было черное пятно, которое Том от всей души желал удалить, но не мог, оно его парализовало. Он подумал, не написать ли Хэтти письмо, но все письма, какие он мог измыслить, выглядели как новые непростительные оскорбления. Он говорил себе, что должен написать Розанову и сообщить, что потерпел неудачу. Но и на это никак не мог решиться. Неужели действительно придется пообещать, что он больше никогда не подойдет к Хэтти? А теперь она здесь, по приглашению бестактной Габриель, и это совершенно испортит ему семейный пикник.
— Когда мы уже поедем домой? — спросил Скарлет-Тейлор, сидя рядом с Томом на скале-крепости.
— Не говори глупостей, сначала нужно хорошенько насладиться.
— Купанием, в такой шторм? Вода аж темно-зеленая.
— Попробуй, увидишь, как это здорово. Смотри, вон Мэривилль. Отсюда видно только верхнее окно и кусок крыши. Наверное, ты скажешь — неудивительно, что Алекс его продала.
— Нет, я думаю, что здесь замечательно.
— Ну тогда…
— Я просто не хочу купаться. Но я обожаю такой берег. Скалы, водоросли, и черно-белый полосатый маяк, и крики чаек. Мне это напоминает Донегал. Только, — добавил он, — Донегал гораздо красивее.
И Эмма подумал, как ужасно грустно, что он не может любить свою родину, не может больше возвращаться туда с радостью. И еще он подумал — как печально, что он любит Тома, но эта любовь не должна проявиться, не может коснуться любимого. Казалось, любовь испаряется, растворяется в воздухе, ударившись о какой-то невидимый барьер. Эмма подумал о матери, к которой приехал, движимый чувством вины, на жалкие два дня перед началом семестра. И еще подумал о своем учителе, мистере Хэнуэе — он так и не собрался сказать ему, что решил бросить пение. И неужели я действительно никогда больше не буду петь, подумал он.
— Смотри, старина Джордж сидит, мрачный как туча. Интересно, о чем он думает!
— Зачем он поехал?
— Чтобы изображать одинокого и непонятого. Посмотри на его позу.
— Я хочу с ним говорить, — сказал Эмма. — Долго, не торопясь.
— Хочешь ему помочь, ему все хотят помочь, правда же, он везунчик?
— А ты разве не хочешь ему помочь, разве ты его не любишь?
— Ну да, но что может сделать любовь, если ее не пускают внутрь? Бегать вокруг и плакать?
Действительно, что?
— Ужасно жаль, что я не повидал Стеллу, в тот день, у Брайана.
— Да, ты с ней чуть-чуть разминулся. Стелла очень сильная, сильнее нас всех. И такая красивая — как египетская царица.
— Но где же она?
— В Лондоне. Или, как я думаю, уехала к отцу в Токио.
— Правда, странно?
— Да, но Джордж и Стелла всегда были странные.
— О, смотри, вон мисс Мейнелл и мисс Скотни.
151 
