77 
– Месье, – услышал я голос доктора и почувствовал, как он взял меня за руку, – вы не хотите пригласить священника?
– Нет… она не захочет.
Она повернула голову к двери. Если я немедленно не войду, она непременно встанет и, несмотря на ужасную боль, бросится мне навстречу.
Мне казалось, что я не в состоянии сдвинуться с места. Однако, оттолкнув врача и сиделку, я вбежал в комнату и закрыл за собой дверь.
Запах крови…
Одетая в платье из голубой тафты, освещенная льющимся из окна сумеречным лиловатым светом, она была прекрасна. Одна ее рука лежала на колене, другая – на подлокотнике кресла, густые светлые волосы, зачесанные за уши и перевязанные розовой лентой, локонами спадали на плечи. На щеках играл легкий румянец.
На какое-то мгновение она показалась мне такой же, какой я привык видеть ее в детстве. Такой же красивой. Время и болезнь не уничтожили правильность ее черт, не тронули волосы. Сердце мое разрывалось от счастья, мне почудилось, что я по-прежнему обыкновенный смертный, что ничего не случилось и все у нас действительно хорошо, я ощутил тепло ее присутствия рядом.
Не было ни смерти, ни прежних кошмаров. Мы снова сидим с ней в ее спальне, и она сейчас прижмет меня к себе. Я остановился.
Я успел подойти к ней почти вплотную, когда она подняла лицо, и я увидел, что она плачет. Корсаж сшитого по парижской моде платья туго обтягивал ее грудь, а кожа на руках и шее была такой прозрачной и бледной, что я невольно отвел взгляд. Я увидел синяки под ее полными слез глазами и вдруг явственно почувствовал запах смерти и разложения.
Но это была она, моя мать, и она сияла от счастья. Для меня она оставалась прежней, и я усилием воли постарался беззвучно сказать ей, что она такая же, как и в моих детских воспоминаниях, когда со вкусом и элегантным изяществом носила свои старые платья или одевалась с особой тщательностью, сажала меня в карете к себе на колени и отправлялась вместе со мной в церковь.
Странно, но в ту минуту, когда я молча высказывал ей свое обожание, я вдруг понял, что она слышит меня и в ответ говорит о том, что всегда любила и любит меня.
Таким образом она ответила на вопрос, который я даже не успел задать. Она понимала всю важность происходящего, но взгляд ее оставался чистым и что-либо прочесть в нем было невозможно.
Даже если ей и показалось странным, что мы можем беседовать вот так, не произнося ни слова вслух, она ничем не выдала своего удивления. Я не сомневался в том, что она не осознает всего до конца. Скорее, она воспринимала происходящее как проявление и следствие нашей безграничной любви друг к другу.
– Подойди поближе, чтобы я могла как следует рассмотреть тебя, увидеть, каким ты теперь стал.
Горящая свеча стояла рядом с ней на подоконнике, и я намеренно столкнул ее за окно. Я увидел, что она нахмурилась, светлые брови сошлись на переносице, а голубые глаза потемнели и расширились, когда она обратила взгляд на мой костюм из шелковой парчи, на украшающие его кружева и на висящую у бедра шпагу с отделанной драгоценными камнями рукоятью.
– Почему ты не хочешь, чтобы я видела тебя? – спросила она. – Ведь я приехала в Париж только ради встречи с тобой. Зажги новую свечу.
В словах ее, однако, не крылось и тени упрека. Я был здесь, рядом с ней, и этого для нее было вполне достаточно.
Я встал возле нее на колени. В голове моей крутились какие-то вполне достойные обыкновенного смертного мысли, я хотел сказать ей о том, что она должна отправиться вместе с Ники в Италию. Но она ответила мне прежде, чем я успел открыть рот.
– Слишком поздно, дорогой. Мне уже не по силам такое путешествие. Болезнь зашла чересчур далеко.
Приступ боли, охватившей стянутую корсетом грудь, заставил ее замолчать, и, чтобы скрыть муки от меня, она постаралась придать лицу непроницаемое выражение. В эту минуту она была похожа на юную девушку, а я вновь почувствовал, как она слаба, как разрушены болезнью ее легкие, и ощутил скопившиеся в них сгустки крови.
Мозг ее превратился в сплошной океан страха. Ей отчаянно хотелось крикнуть, что она боится. Она хотела умолять, чтобы я оставался рядом с ней до самого конца, но не отваживалась. К своему удивлению, я обнаружил, что она страшится моего отказа. Она считала, что я слишком беспечен и молод, чтобы понять ее.
Это было ужасно.
Я даже не помнил, как оторвался от нее, но вдруг осознал, что хожу из угла в угол комнаты. В моем сознании отпечатывались какие-то совершенно незначительные детали: играющие нимфы на расписном куполе потолка, позолоченные ручки на высоких створках дверей, сплавившийся воск, сталактитами застывший на свечах, которые мне хотелось сжать и раскрошить в руках. Убранство комнаты показалось мне отвратительно вычурным. Возможно, и ей здесь тоже не нравится? Быть может, она мечтает вернуться обратно в лишенные каких-либо украшений каменные покои замка?
77 
