32 
– Это бал, а не пятичасовой званый чай в Кротоне, – холодно объявила Виктория.
– Пытаешься выставиться перед ним, Виктория, но я тебе в этом не помощница. В этих нарядах мы хуже уличных шлюх, и я это не надену.
– Как пожелаешь, – хмыкнула Виктория, повернувшись на каблучке, и Оливия была вынуждена признать, что сестра просто ослепительна. – В таком случае, дорогая Олли, почему бы тебе не поехать на бал в розовом, а я уж выберу красное.
К удивлению Оливии, она говорила вполне серьезно,
– Не будь глупышкой!
Они всегда одевались одинаково, вплоть до нижнего белья и шпилек. Оливия просто почувствует себя голой, если сегодня эта традиция будет нарушена!
– Почему нет? Мы взрослые люди. Когда были детьми, Берти считала, что это очень мило. Но сейчас нам необязательно быть милыми, и меня тошнит от розового цвета. Я надену на бал только это платье, и если ты не согласна – что ж, у нас целый гардероб битком набит.
– Ты делаешь все это мне назло, Виктория, и я прекрасно понимаю, что тобой руководит. И позволь мне объяснить, что прошлый вечер отнюдь не был главным в жизни Тобиаса Уиткома, но ты в самом деле запомнишь его надолго, если предпочтешь принести свою судьбу и репутацию в жертву этому человеку, – выпалила Оливия, выхватывая такое же красное платье. – Ненавижу эту тряпку и жалею, что заказала ее. Ты делаешь из нас провинциальных дурочек и к тому же вынуждаешь меня надеть вещь, которая мне отвратительна.
– Я уже сказала, – равнодушно повторила Виктория, – можешь делать все, что пожелаешь.
На этот раз Оливия не ответила.
Обе молча вымылись, оделись, напудрились и надушились. К невероятному изумлению Оливии, Виктория чуть тронула губы помадой. И мгновенно преобразилась. Теперь она казалась не только неотразимой, но и удивительно взрослой. Настоящей женщиной.
– Ну уж краситься я не стану, – мрачно объявила Оливия, закалывая волосы.
– Тебя никто не просит.
– Ты просто тонешь, Виктория, и никто тебя не спасет.
– А может, я плаваю лучше, чем ты думаешь!
– Он непременно утопит тебя, – печально вздохнула Оливия, но сестра вышла из комнаты, волоча по полу атласную накидку.
Когда девушки через несколько минут спустились вниз, отец встретил их ошеломленным взглядом. Куда девались его дорогие малышки? Особенно Виктория! Каждое ее движение, каждый жест говорили о принадлежности к миру взрослых страстей и отношений, о котором она, к сожалению, так мало знала. Оливия, однако, была явно не в своей тарелке, хотя платья шли им, оттеняя кремовую кожу и облегая гибкие юные тела. У обеих были невероятно тонкие талии и высокие груди, соблазнительно вздымавшиеся над бархатной кромкой.
– Господи Иисусе, где вы раздобыли эти платья? – ахнул Эдвард, потрясенный экзотическими нарядами дочерей.
– Оливия заказала, – медоточивым голоском пояснила Виктория. – Должно быть, срисовала из модного журнала.
– Это правда, – расстроенно призналась Оливия, позволяя дворецкому накинуть на себя накидку, – только они уж очень неудачно вышли.
– Все мужчины станут мне завидовать, – заверил отец и проводил девушек к машине. Да, сегодня он навеки распрощался с иллюзией о том, что дочери еще совсем молоды. Они уже не дети, и просто чудо, если сегодня кто-нибудь из молодых людей не сделает им предложения. Он почти жалел о том, что они совершенно неотразимы и поистине излучают чувственную притягательность.
Оливия, забившись в угол, всю дорогу угрюмо молчала. Какой позор! Теперь все примут их за девиц легкого поведения!
Дворец Асторов на Пятой авеню был залит огнями. Сегодня здесь собралось четыреста человек, сливки американского общества. Среди них были люди, о которых девушки читали в газетах: миллионеры, принцы, английские и французские аристократы. Были и такие, что годами не покидали дома. Даже Элсуорты, которые вели отшельническое существование после смерти старшей дочери, почтили Асторов своим присутствием. Приехали также несколько счастливцев, уцелевших при крушении «Титаника». Они впервые за год с лишним посетили столь многолюдное собрание, и, услышав об этом, Оливия сразу же вспомнила о Чарлзе Доусоне. Она кивнула Маделайн Астор, у которой на «Титанике» погиб муж. Ребенку, родившемуся после его смерти, был почти год, и сердце Оливии сжалось при мысли о том, что малыш никогда не увидит отца.
32 
