253 
– У Оле был еще подмастерье, в то же время, что и моя мама.
– А как же, я его знаю.
– Оле звал его Бабником, а мы Бабником Ларсом или Бабником Мадсеном.
– Теперь его кличут Рыбак, – просветил Джека Бимбо. – Бабник остался в прошлом. Он нынче занимается рыбным бизнесом; нет, ты не думай, я ничего против не имею.
Джек вспомнил, что Ларс очень не хотел заниматься этим – рыбный бизнес был делом всей его семьи, и Ларс все время мыл волосы лимонным соком.
На левой лодыжке у Ларса красовалось имя некоей Кирстен, вокруг него Джек вывел сердца и терновые ветви, получился такой странный букет – или сцена из мясницкой: кто-то нарубил каких-то мелких зверюшек и вышвырнул их сердца в терновый куст.
– Значит, Ларс теперь рыбой торгует?
– А что ему оставалось делать? Вот я, например, не доверил бы ему даже закрашивать татуировки, что там – не позволил бы и одну иголку в меня воткнуть.
– Ему делала татуировки моя мама, – сказал Джек.
Кажется, ярко-красное сердце, разбитое, конечно, между зубцами как раз достаточно места для имени. Об имени был долгий спор, в итоге мама вывела там свою подпись – «Дочурка Алиса».
Джек принялся описывать эту татуировку Бимбо, тот его перебил:
– Я знаю ее, мне пришлось закрашивать эту самую подпись.
Интересно, какие же такие номера откалывала Алиса, что ее трудно было любить? Рыбак Мадсен как пить дать знает про это если не все, то многое; судя по всему, у него нашлись важные причины разлюбить Алису.
– Татуоле так мне сказал: «Если Джек и правда придет сюда, ты ему скажи, чтобы первым делом взял себя в руки, да покрепче, а то ведь ярость – она опасная штука», – продолжил Бимбо.
Джек поблагодарил его за предупреждение – тот был исключительно вежлив, даже оставил работу, пока говорил с Джеком, и еще нарисовал ему план города. От Нюхавна было рукой подать до «Фискехюсе Хейбру», рыбного магазина Ларса, на Хейбру-плас, 19. Там рядом памятник епископу Авессалому, основателю Копенгагена, рядом с замком Кристиансборг, где заседает датский парламент. С рыбного рынка как раз видно старый замок, сказал Бимбо; в нынешние времена там назначают свидания, вокруг полно кафе и ресторанов.
Джек едва не забыл показать Бимбо фотографии.
– Посмотри вот на это. Знакомо?
– Работа Татуоле, я ее узнаю на ком угодно; Оле говорил мне, что делал татуировки твоей маме.
Значит, тут мама не солгала, убедился Джек.
В салоне почти ничего не изменилось, даже радио играло, как прежде, хотя и на другой волне. Бимбо, однако, был другого мнения:
– Теперь все иначе. В конце шестидесятых – начале семидесятых каждый татуировщик был уникален, один взгляд – и ты знал, кто делал работу. Твоя работа – это твоя подпись, так было; а теперь не так, слишком много «мясников» развелось.
Джек кивнул, он знал этот термин.
– Двадцать лет назад сюда заходило в день по два корабля, а теперь только один, – продолжил Бимбо таким тоном, словно разница была кардинальная.
– Спасибо еще раз, – сказал Джек.
Погода стояла влажная, ветреная. Рестораны на Нюхавн уже работали, отовсюду доносились запахи кухни. Джек и сейчас мог их различить: вот кролик, вот оленья нога, вот дикая утка, вот запеченное тюрбо, вот жареный лосось, вот телятина, вот датский сыр, а вот из сухофруктов готовят соус для дичи. Но он не сумел по запаху найти ресторан, куда его с мамой на прощание водили Оле и Бабник Ларс. Там был настоящий камин, а Джек ел кролика – так он запомнил.
Ему показалось знакомым заведение под названием «Кап Хорн» на Нюхавн, 21, но Джек не стал заходить. Он не голоден, к тому же ему не терпелось найти Мадсена. Наверное, тот его ждет с куда большим нетерпением, чем Бимбо; не случайно он закрасил подпись Алисы, это значит, он знает многое, чего не знает Джек, знает что-то чрезвычайно для себя болезненное.
Бабник Мадсен остался таким же голубоглазым блондином с такой же щербатой улыбкой и перекошенным носом. Джек был рад увидеть, что теперь он бреется начисто и набрал немного веса. Ему было уже за пятьдесят, но выглядел он куда моложе. Судя по всему, рыбный бизнес пошел ему на пользу, несмотря на былое недовольство, – словно бы отказ Алисы повлиял на него в положительном смысле, а неудача на ниве татуировок сохранила ему невинность.
Он был давно женат, растил троих детей.
– Помнишь Элизу? – стесняясь, спросил он.
– Я помню, как закрашивал ее имя, – ответил Джек.
Да-да, как же, на правой лодыжке, сначала там была цепь, а Джек превратил ее в остролист; в итоге получилось что-то вроде рождественского венка, по которому долго ходили солдатскими сапогами, Оле назвал татуировку «антирождественской пропагандой».
253 
