Особенно,... 
176 
Совсем.
– Эй!
Или жители ушли отсюда? За дудкой пестрого? Мор, глад, нашествие варваров-людоедов, черти всех в пекло забрали, ангелы на небо унесли?! В голод, выкосивший население этого прекрасного места, верилось с трудом. Мрамор, полированный гранит, лепнина, блестящая черепица… Ни домишка в простоте. Чума? Где запах тления, погребальные команды, бренные останки на улицах? Где стенания умирающих и плач родственников?! В войну верилось еще меньше. Витражные стекла в окнах целехоньки, мостовые чисто подметены. Не захватчики же, в самом деле, их подмели, угоняя жителей в рабство?! Ей-богу, явление чертей или ангелов выглядело более правдоподобным.
«Капризная госпожа» оттягивала плечо, тяжелея с каждым шагом.
Не заснул ли бродяга на привале, после грудинки, мозельвейна и славного дуэта, чтобы увидеть дивный сон?
Вскоре Петер бросил ломать голову, искренне радуясь: раньше слушал чужие истории, и вот – случилось с ним самим! Город захватил, завертел, закружил по улицам: смотри и дивись! Двухбашенный кафедральный собор навис скальным монолитом; камень стен, обработанный с нарочитой грубостью, лишь усиливал сходство со скалой. В стрельчатой арке входа копились чернила близких сумерек. Фигурки святых на фронтоне возносились на недосягаемую высоту: того и гляди, покинут грешную землю, растворясь в серых облаках. Напротив, за чисто символической оградой из узорчатого чугуна, в глубине сквера притаился белоснежный палаццо с колоннадой. Однако с улицы рассмотреть его как следует не удалось, а войти Петер побоялся.
Только тебя и ждали!
Все глаза проплакали: где дружок Сьлядек, отчего не идет…
– Приятель! – окликнул лютниста игрок в сером. Минутой раньше, звеня чашечками на лавке миниатюрного палисадничка, он отобрал грошик у верзилы в нагольном кожухе. Верзила, бранясь, ушел восвояси, а игрок, закидывая черную лютню подальше за спину, махал Петеру рукой. – Так, говоришь, был знаком с Марцином Облазом, магом из Хольне? Ну и где же он, твой вольный город Хольне? В каких краях?!
Прежде чем бродяга успел добежать до палисадничка, игрок, хохоча во всю глотку, скрылся за кустами шиповника.
А Петер уперся в четырехэтажный дом с высоким парадным. Блестят лаком двери красного дерева. На фасаде барельеф: мускулистые воины в гребенчатых шлемах сражаются мечами и дротиками. Мчатся колесницы, кони встают на дыбы, бегущие враги гибнут под копытами. За домом открылась малая площадь, сплошь уставленная статуями, будто кладбище – надгробными памятниками. Ахейские боги: суровый Зевс, Афина с копьем, ледяной красавец Аполлон… Сутулый архангел Гавриил раздумывает: зачем ему меч в деснице? Печальная Мадонна баюкает спящего младенца. Дети играют в прятки. Вольный каменщик и ведьма, рука в руке, шагают с постамента ввысь. Дольше всего Сьлядек задержался у статуи, изображавшей мужчину средних лет. Одичалый ветер развевал каменный плащ, путал каменные волосы, бросал пригоршни песка в каменное лицо – но человек упорно вглядывался в горизонт из-под козырька ладони. Застигнут ветром на полпути, он видел впереди что-то невидимое для Петера, и на губах статуи застыла упрямая улыбка.
Путник точно знал, что осилит свою дорогу.
Достигнет своего горизонта, на краю земли или за этим краем.
К сожалению, имени мастера или названия скульптуры на постаменте не обнаружилось. Лютнист подумал, что непременно напишет балладу о Путнике: печальную, пронзительную, но с надеждой в финале. Той надеждой, что заставляла мраморные губы улыбаться. Не сейчас. Позже. Но – обязательно. Уходя с площади, он спиной чувствовал: статуя глядит ему вслед. Бродяга дважды оборачивался, пока город не скрыл от него площадь, завертев карусель по новой. От роскоши рябило в глазах. Сейчас, в вечерней мгле, все краски были приглушены, контрасты сглажены – но как же должно сверкать это великолепие ясным днем! Часть зданий казалась знакомой: Венеция? Хенинг? Париж? Хольне? Память отказывала. И вообще, пора честь знать. В поле, под кустом, ночевать куда привычнее, чем посреди этого безлюдного величия.
И Петер Сьлядек решительно направился обратно.
* * *
Площади со статуями он больше не нашел, зато выбрел на знакомую аллею-улицу, где располагался Collegium Musicum с райским названием «Eden». Не попытать ли счастья еще разок? Ведь пестрый флейтист нашел же выход именно отсюда?
– Есть кто живой?
В фойе по-прежнему было пустынно и торжественно. Ни души. Бронзовые канделябры скорбно, но с достоинством истекают восковыми слезами. Пламя свечей отражается в полировке стенных панелей. Кажется: то ли пожар, то ли праздник с факельным шествием. Робея, Петер тронул одну из дверей, ведущих в глубину здания. Створки распахнулись мягко, без скрипа – и бродяга, ахнув, застыл на пороге. Зал показался ему раковиной улитки-гиганта. Строгие ряды роскошных, обитых бордовым бархатом кресел. Подлокотники блестят темным лаком. Ковровые дорожки. Три яруса балконов. Ложи для знати. Из пяти огромных люстр горела лишь одна – та гора хрусталя, что ближе к сцене. Но и этого хватало с избытком: не меньше сотни свечей сияли, искрясь и отражаясь в благородных гранях подвесок. Беззвучный, воплощенный в пламени гимн искусству. В ушах тихо возникла призрачная мелодия: скрипка, флейта, виолончель… Развитию темы чего-то не хватало, и вскоре Петер понял: не достает лютни.
176 
