120 
— Ну мужики ладно, а женщинам как?
— Надо денег дать тем парням.
— Денег?
— Ага! Это у них бизнес такой.
Я покосился на предводителя шайки, захватившей уборную. Ему, похоже, надоело торчать в уборной. Он оценивающе посмотрел на четырех девчонок, потом на мамашу, кормившую молоком младенца. Девчонки с невинным видом отвернулись, и он перевел взгляд на сестру. Мне это не понравилось, я постарался как-то загородить ее собой. Боялся за ее красоту.
Главарь злобно уставился на меня, и я опустил глаза. Он громко крикнул:
— Уборная! Один заход — двадцать юаней! Есть желающие?
Двадцать юаней… если перевести в иены, получится примерно триста иен. Сумасшедшие деньги! На фабрике я получал один юань за день работы.
— Вы что, с ума сошли? — набравшись смелости, запротестовала девчонка, которая ела мандарин.
— Не хочешь — не надо. Заставлять не будем.
— Я не могу больше терпеть. Мне что теперь, умереть из-за вас?
— Твое дело — умирай, — сказал, как плюнул, главарь и захлопнул за собой дверь в уборную.
Не знаю, чем они там втроем занимались, но в любом случае в тесной уборной было попросторнее, чем в забитом телами проходе.
— Хотела бы я оказаться на его месте, — проговорила сестра, поглядывая на младенца, уснувшего на руках у матери. — Дуй себе в подгузник, посасывай мамино молочко и ни о чем не думай.
Лицо у сестры было бледное, под глазами темные тени. Ничего удивительного. До того как сесть на поезд, мы два дня стоя тряслись в автобусе. Силы были на исходе. Я подставил ей плечо, сказал, чтобы попробовала вздремнуть.
Сколько прошло времени — не знаю. В окно, за торчавшими головами, я видел, как садилось солнце. Люди стояли и молчали, покачиваясь вместе с вагоном. Сестра открыла глаза.
— Сколько еще до Чунцина?
Я не мог ответить — у меня не было часов. Однозубый мужичонка тут как тут:
— Еще часа два. Там тоже знаешь какая толпа. Опять полезут. Что поезд, резиновый, что ли?
— А что делать-то? Куда им деваться? В деревне сидеть? Зубами от голода щелкать и думать, будет завтра что пожрать или нет? Ждать у моря погоды? Уж лучше здесь, — заявил прыщавый.
Я думал так же. В поезде, конечно, был ад, зато впереди новая жизнь — большой город. Свобода. Заработаешь денег — и свободен. А в деревне как их заработать? Правда, Цзянь Пину захотелось еще больше свободы, свободы в другой стране, и он погиб. Но набившиеся в поезд люди, оказавшись в таких диких условиях, все равно были готовы на все, лишь бы не возвращаться в деревню.
Я вдруг услышал журчание. Ехавшие с нами деревенские девчонки смущенно хихикали. Одна, взятая подружками в кольцо, справляла нужду в ту самую банку, из которой пила чай.
— Вот и «Нескафе» пригодилось, — засмеялась сестра.
— Ты как?
Сестра повернула бледное личико к окну, в которое был виден кусочек неба. Я понял, что ей приспичило, и, не зная, как поступить, посмотрел на закрытую дверь уборной.
— Хочешь?
— Ну нет! Двадцать юаней! С ума сойти. Нам еще столько ехать… Мы так все деньги потратим. А эти гады на нас будут наживаться, — проговорила она, стиснув зубы.
— И что делать?
— На пол будем.
Ничего другого не остается, подумал я, глядя в потолок. Уже темнело, но горела всего одна желтая лампочка. В сумерках особо никто и не заметит. Сестра тихонько пустила струю. Чтобы отвлечь от нее внимание, я обратился к стоявшему у меня за спиной беззубому:
— А в Чунцине можно что-нибудь поесть купить и воды?
— Ну ты даешь! — хмыкнул мужичонка. — Как ты потом в поезд влезешь? Поэтому все с собой что-нибудь взяли.
— А попить никто не даст?
— Дам, — услышал я и с надеждой обернулся. Мужик в залатанной маоцзэдуновке встряхнул грязную пластиковую бутылку, наполненную водой. — Десять юаней.
— Что так дорого?
— Тогда гуляй. От себя, можно сказать, отрываю, а он еще ломается!
— Десять — за двоих! — отрезала сестра. Я с удивлением посмотрел на нее.
— Ладно, пейте. Черт с вами!
Услышав, как мы договариваемся, стоявшая в конце прохода женщина протянула нам крошечный мандарин:
— Купите и у меня за десятку!
— Водички попьем и подумаем, — холодно ответила сестра.
Женщина цокнула языком.
«Бедняжка, — подумал я о сестре, — пришлось справлять нужду на людях». Но похоже, ей уже было все равно — она сделала безразличное лицо, глаза ее сверкнул и. Взяв бутылку, сестра стала пить, задрав голову и показывая белое горло. Напившись, передала бутылку мне и шепнула:
120 
