182 
— Недавно в археологическом музее был, — сказал вдруг товарищ ни к селу, ни к городу.
Пуськин оттого, что тот неожиданно заговорил, уставился на него вопросительно.
— Гостя одного сопровождал иностранного, венгра, — пояснил друг. — Любителем оказался этих… древностей. Ну, дошли до скифского зала. Экскурсоводша, молоденькая девочка, поясняет что к чему. Предметы разные показывает, оружие. В том числе чекан — вооружение скифского всадника. Такая, знаешь, маленькая злая кайла. Одноклювая. На деревянной рукоятке. Удобная штучка — на скаку сшибать: сабель-то у них, возможно, не было еще… А вот, говорит, рядом, обратите внимание, — череп воина, сраженного, надо полагать, в бою — этим самым чеканом. — Друг помолчал. — Я гляжу — а на нем четыре дырки. Рядышком.
— Ну? — спросил Пуськин.
— Что ну? Убивал его кто-то. Зверски. Не один поди Брут поработал, а и Кассий какой-нибудь. В бою-то много ли надо? Махнул разок, сшиб и дальше поскакал, А тут… долбали — будь здоров!
Пуськин, увлеченный своими проблемами, не просек — к чему это друг про череп-то.
— Вот точно! — сказал. — Зверье!.. Эх, была бы какая-нибудь машина времени, сел бы — и!.. подальше куда.
— К пейзанам своим? — усмехнулся друг.
— А хоть бы и к ним! — Иннокентий Васильевич обиделся за «пейзан». — Не хуже нас с тобой были люди. Если не лучше. Не видеть бы хоть этого крайнего посрамления разумныя твари!.. Радищева давно перечитывал? Или одно только запомнил — со школы: «О, помещик жестокосердный!» А он, между прочим, и вот такое еще говорил. — Пуськин процитировал по памяти: — «Счастливыми назваться мы можем, ибо не будем свидетели крайнего посрамления разумныя твари. Ближние наши потомки счастливее нас ещё быть могут. Но пары, в грязи омерзения почившие, уже воздымаются!..» Вот и воздыми… поднялись то есть: дожили — благодарим покорно! — до крайнего посрамления…
Друг опять, казалось, не слушал — ушел в себя.
— Машину времени, говоришь? — Он тяжело, странно как-то глядел мимо приятеля.
Достал из кармана маленький, блестящий предмет, вроде японской зажигалки на пьезокристаллах, задумчиво повертел в руке и — щелкнул!
Пламя не выскочило, а ударил в нос Пуськину незнакомый запах.
…Иннокентий Васильевич пересекал улицу на зеленый свет.
Метра полтора оставалось ему до противоположной стороны.
Вдруг взвизгнули тормоза — мягкий толчок в бедро выбросил Пуськина на тротуар.
Он не упал: обнял с размаху фонарный столб, вертанулся вокруг него, увидел вставшую боком «Волгу» с шашечками на тупом носу и — тьфу ты, идиот! — плюнул.
И попал точно на ветровое стекло.
Таксист, губастый, длинноногий акселерат, вымахнул из машины. Сгреб Иннокентия Васильевича за шиворот — сверху как-то. Аж голову пригнул:
— А ну, сотри! Коззлина! Харкаться он ещё будет!
— Сам сотрешь! — сказал Иннокентий Васильевич.
И зажмурился: потому что знал, в жутких подробностях видел, что сейчас последует.
…Друг, подавшись вперед, смотрел на Пуськина — бледный, испуганный.
— Ч-черт! — Иннокентий Васильевич потер лоб. — Словно провалился на мгновение!.. Нет, все-таки было, наверное, сотрясение. Ни фига эти эскулапы не понимают.
Друг облегченно выдохнул, откинулся на спинку стула:
— Никакого сотрясения у тебя нет. Просто ты… там побывал. — Он улыбнулся через силу. Покачал головой. — Я этого шоферюгу-то другим представлял — по твоему рассказу. Зверовидным этаким мужиком. А он… шпаненок, оказывается. Долговязый только.
Пуськин смотрел на приятеля — идиот идиотом.
— Постой… Ты что это?.. Где там?.. А ты где?
— И я — там. — Он сам вроде бы недоумевал. — Хорошо — на кнопку возврата успел нажать. А то бы он тебе еще пару ребер отремонтировал… Или бы мы вдвоем этого сопляка уделали.
У Пуськина в голове опять замутнело.
— Ты что? — он суеверно глядел на «зажигалку» (она теперь на столике письменном лежала). — Чего буровишь-то?.. Неужели — то самое?
— То, — сказал друг. Грустно почему-то сказал. — Собирались другое, а вышло то.
— Но это же фантастика! Чушь какая-то!.. Фу ты, господи!.. Прям шарики за ролики заходят. А куда собирались-то? В будущее, что-ли?
— Да нет. Насчет будущего — это уж, действительно, фантастика. Туфта. Писатели понавыдумывали. Туда, где вообще ничего не было, не существовало — нельзя. Ну, сам подумай — куда? В небытие?
182 
