Особенно,... 
108 
Но не вообразите, будто я с безразличием или удовольствием смотрю на эту неизбежность смерти, которую мне надо соблюдать. Она отмечает границу моей власти.
Я обязан помогать Танатосу, расставляющему вам ловушки, но стараюсь предоставить вам средства попасть туда как можно позже и наименее болезненным способом. Разве все, что я вам тут рассказал, не имеет единственной целью помочь вам жить как можно лучше и дольше?
Я знаю, что страх смерти и наваждение ее непредсказуемости отягчают ваши дни, омрачают свет и отравляют радости. Но такова цена вашего превосходства над остальной природой. Осознание собственной смертности — это просто условие самого сознания; и вы бы не изобрели столько способов драться, если бы не держались постоянно наготове из-за близости вашего врага.
Дети мои человеческие, мои великолепные маленькие гладиаторы, арена вашей борьбы — зеркало, в котором боги могут узнать себя, и именно в этом ваша божественность.
Ведь никто не мешает вам выковывать себе более крепкие панцири, удлинять вилы, уклоняться и увертываться, чтобы как можно дольше избегать ужасной сети. Плохие схватки, когда гладиатор погибает, едва выйдя на арену, нас удручают. Нам нравится подольше видеть вас в зеркале.
Увеличивать продолжительность вашей жизни, удваивать ее, утраивать, восстанавливать всеми средствами ваши силы, врачевать ваши раны и лечить сломанные конечности, заменять чудесами изобретательности, исследований, ловкости, ваши изношенные органы, достигать тысячи атлантовых лет и умирать без страха и страданий только из-за усталости от жизни? Вы можете мечтать об этом и, вероятно, можете этого достичь. За последний век вы изрядно продвинулись на этом пути.
Подготовить расу, которую вы называете сверхчеловеческой и которая на самом деле будет расой настоящих людей, такой, какой ее ждут боги? Можете притязать и на это. А стать расой полубогов, по-настоящему соединенных с сутью Вселенной? Да, даже на это.
Но бессмертие? Как, дети мои, вы об этом мечтаете, если умирают даже звезды, даже небесные тела с нашими именами, отражающие наше присутствие, обречены исчезнуть!
Бессмертны в вас только силы, сочетания и битвы которых на какой-то момент вас составляют. Бессмертие для вас начинается только по ту сторону вашей смерти, когда эти элементы порознь возвращаются к своей сути, стекаются к богам, как ручьи к рекам. Или, скорее, продолжается их бессмертие, на какой-то миг прошедшее через вас, мимолетным проявлением которых вы и были.
Не уверен, что вы меня хорошо понимаете, когда я говорю, что бессмертие никогда не бывает неизменным и окончательным состоянием. На самом деле ни в одном из ваших языков нет слов, чтобы выразить эти вещи. Быть может, для сверхлюдей, ваших потомков, если им удастся родиться, завеса смерти будет не столь непроницаемой, и они смогут разглядеть в том, что вы именуете смертью, подвижную архитектуру божественного.
А теперь вернемся к Танталу.
Танталов пир
Я спешно отправил Гермеса, Гефеста и Афину забрать у нашего вора сосуд с амброзией. Они, не мешкая, вернули его. По счастью, он был еще почти полон. Заодно доставили мне Тантала.
Преступление было столь тяжким, что меня более заботило раскрыть его побудительную причину, нежели назначить кару. Я долго допрашивал Тантала. Хотел знать, не уступил ли он попросту мании воровства, слишком уж распространенной в потомстве Иапета? Оценивал ли он по-настоящему последствия своей кражи? Действовал сам по себе или по наущению какого-то сообщника? Не поднимался ли когда-нибудь на вершину Кавказа, чтобы поговорить с Прометеем?
Большого прояснения я не достиг. В свою защиту, как всегда надменно и небрежно, Тантал сказал:
— Меня печалило, что мои смертные друзья должны умереть. Я хотел, чтобы они всегда оставались со мной. Ведь ты, отец, царишь над богами, а я всего лишь — над людьми. Такой ли уж важный это проступок: спасти их от смерти?
Тогда я постарался растолковать Танталу все то, что растолковал вам: что мы, боги, дабы не вызвать глобальные катастрофы, должны следить за исполнением законов Вселенной, а не нарушать их; и что я жду от своих сыновей образцовой помощи в моих трудах...
Тантал слушал меня с притворной покорностью. Я заметил в его взоре ту же нехорошую искорку, что заметил когда-то в глазах Прометея.
Вдруг Тантал изменил поведение и, став словоохотливым, заверил меня в том, что понял тяжесть своей ошибки, что глубоко раскаивается, что впредь будет считаться с моими наставлениями и что мне больше никогда не придется жаловаться на него. Мысль, что я могу наказать его, даже не пришла ему в голову, а если и пришла, то он не упомянул об этом. Простое заявление о послушании от такой важной особы, как он, должно было, конечно, меня полностью удовлетворить. И раз уж я решил отметить пиром окончание нашей первой размолвки, он захотел, чтобы на этот раз празднество состоялось в его собственном дворце, и пригласил туда всех олимпийских богов.
108 
