Особенно,... 
139 
— Но они же голубые! — возмутился я.
— У меня есть голубые, зеленые и красные.
Но лифчик только один — я это знал наверняка, поскольку видел ее багаж.
— Ты можешь оставить себе мою фуфайку, — сказал я.
И, видя на нашей подстилке отброшенную в сторону фуфайку, я вспомнил одного недоумка из моей прежней футбольной команды в средней школе. Он ненавидел игру не меньше, чем я, но у него был прием, который можно применить в той жуткой ситуации, когда ты бежишь, чтобы ударить по мячу, а навстречу тебе несется другой игрок, чтобы достичь мяча раньше тебя. И ты не знаешь, кто ударит по мячу первым, но если это будет он, то наверняка попадет мячом тебе прямо в лицо или заедет носком бутсы по горлу. Так вот, этот псих, попав в подобную ситуацию, начинал что было мочи орать. Он не уступал, он бросался к мячу на полном серьезе и голосил на бегу: «А-а-а-а! У-у-у-у-у!» Он кричал прямо в лицо противнику. Он пугал до смерти любого только тем, что показывал, насколько страшно ему самому.
Он был отличным игроком, уверяю вас. Он у всех выигрывал борьбу за мяч. Когда он так кричал, у противника сдавали нервы, как если бы этот псих строчил по нему из пулемета.
И я подумал: «Вот это правильно. Всем нам следует громко выплескивать свой страх наружу, чтобы никто не был сбит с толку героем с придурью. Этот придурок заставляет тебя смеяться и думать, что он ненормальный. Герой подобного рода просто дурак. Он полон банальностей и глупых идей, и на самом деле ему плевать, добежит ли он до мяча первым. Вот, взять меня — я и есть настоящий придурок».
— Графф? — окликнула меня Галлен, вероятно сбитая с толку тем, что я не смотрел на нее, когда она ожидала моего взгляда.
Она не была статуей — несмотря на худобу, она была мягкой и податливой. Но тут кто-то прокричал над рекой:
«Да будут благословенны зеленые стебли раньше цветов!»
Должно быть, это Зигги рассуждал, лежа среди пламени свечей у гоночного мотоцикла «Гран-при 1939».
— А почему у тебя здесь волосы? — спросила Галлен.
Вот так, болото всегда там, где меньше всего ожидаешь его найти. И я поспешно пристроил голову между ее маленьких, упругих грудей. На этот раз мне не хотелось ни на что отвлекаться. Никаких чертовых оленей у зимней реки с успокаивающим их пастухом Зигги. И я подумал — странно, что только сейчас: «Должно быть, я схожу с ума. Или просто становлюсь психом».
Это так меня напугало, что я не стал закрывать глаза. Я посмотрел на длинную талию Галлен, я увидел, как двигалась ее почка, если это была она. Я посмотрел на ее шею и увидел пульсирующую жилку под тонкой кожей, но не посмел коснуться ее. Рот Галлен приоткрылся, и ее глаза смотрели на меня сверху вниз — все еще, несомненно, удивленные тем, где у меня растут волосы.
Потом я прильнул к ее губам — ее глаза были так близко, что мог сосчитать все ресницы; из-под них сочилась влага, но она не плакала.
И у меня не было никаких посторонних видений — только ее лицо и рассыпавшиеся волосы. Обнимающие меня руки были абсолютно точно руками Галлен фон Санкт-Леонардо — ничто меня не отвлекало. Ни один малейший звук, кроме дыхания Галлен.
Ее глаза закрылись; я слизнул слезинку с ее щеки. Галлен снова, на свой манер, прикрыла мне уши ладонями. Моя голова гудела, но я точно знал отчего.
Я расчихался. На этот раз Галлен тоже. Потому что ее глаза испуганно распахнулись. И она произнесла:
— Графф?
А я подумал: «Нет, тут все в порядке. Все совершенно так, как надо».
Но она сказала:
— Графф, ты почувствовал это? Я что-то себе повредила?
— Нет, ты всего лишь чихала, — улыбнулся я, объясняя. — Все нормально, — сказал я, словно чертов доктор. Но на этот раз я слышал ее дыхание и каждое ее слово и теперь точно знал, что никуда не путешествовал за пределы мешка. Я был нормален: я знал, что мы с Галлен тут в полном одиночестве, а все живые и неживые существа оставили нас, они где-то не с нами. В данный момент.
— Но из меня что-то вышло, — прошептала она. — Графф? На самом деле.
— Просто ты чихнула, — сказал я. — И ничего такого страшного не случилось.
А сам подумал: «Чувство юмора — самое необходимое, Галлен. Это очень важно. Пожалуйста, улыбнись».
Но Галлен сказала — все еще нервничая, — и я не мог не ответить:
— Графф, а когда ты занимаешься этим, ты думаешь о чем-то другом? Бывает такое?
— Как я могу? — возмутился я. И не посмел отвести взгляд или закрыть глаза, потому что знал: лес вокруг нас полон оленей, сернобыков и пастухов, только и ждущих, как бы завладеть моим разумом. Пошли они к черту!
139 
