Особенно,... 
130 
«Дорогой герр Ватцек-Траммер / к своему великому прискорбию должен сообщить что мой добрый друг и близкий вам человек / Зигфрид Явотник / разбился на мотоцикле при выполнении секретного задания / все подробности я изложу вам при нашей скорой встрече / можете гордиться его делами / примите мои соболезнования / Ганнес Графф/».
И, не рассчитывая на то, что у меня может получиться лучше, я, не решаясь думать о том, что будет, когда встречусь с этим самым Траммером, которому, я был уверен, будет трудно лгать, я отправил последний текст. Но в данный момент я просто не мог бы вынести присутствия на очередных похоронах Ватцека-Траммера.
К тому же я думал, какое слабое впечатление я произведу на Эрнста — как человек, который даже отдаленно не может себе представить, как выглядит семейная скорбь, такая глубокая, как у него. Поскольку если Зигги и был в чем-то прав, так это в одном: я и моя семья пропустили всю войну, из-за чего, как ни странно, я чувствую себя слегка виноватым.
О войне я помню лишь одно. В Зальцбурге, в конце американской оккупации, моя мать, бывшая страстной бопершей[25], заметила, что ей грустно от сознания того, что Зальцбургу придется вернуться к прежней музыке — ведь американцы заберут свои радиостанции с негритянскими мелодиями с собой.
Я думаю, это единственная потеря моей семьи за всю войну. И моя мать не грустила бы об этом, если бы не было войны.
Так что я не мог спокойно думать о Ватцеке-Траммере. При мысли о нем меня охватывал ужас. Черт меня возьми, если я не осознавал того, что мое нежелание ехать с телом Зигги связано с моей уверенностью, что в жизни я испытал слишком мало горя, чтобы иметь право держать свечу для Траммера в его ужасных похоронных сменах — непосредственных и косвенных, явных и предполагаемых, следующих одни за другими.
Так что я возложил все на Кеффа и сказал, что вскоре съезжу повидать Траммера; однако никаких планов я не строил. Нет. Я уже видел, к чему они могут привести.
Чертов Зигги, что действительно поражало меня, так это то, как он, несмотря на все свои планы, выдавал себя, даже если и имел шанс на удачу. Под конец он впал в настоящую паранойю, так что если бы он действительно попытался освободить зоопарк, то его проницательный официант с Балкан и маленький Хюгель Фуртвенглер выдали бы его с головой. Задавая так много вопросов и выспрашивая подробности о неудачном освобождении зверей из зоопарка, он, можно сказать, сознавался в преступлении, еще не совершив его. А бритье головы — никуда не годная маскировка придурка, если не сказать хуже.
Мы не должны привлекать внимания к нашим странностям, я в этом уверен.
Черт меня побери, если бы мы добрались до Италии, чтобы просто порезвиться на песочке — без всякого плана. Как он обещал вначале. Если в Неаполе имеется аквариум, то в Риме наверняка есть зоопарк. Боюсь, это стало бы всеобщим движением — ломать загоны у животных по всей Европе, пока в лондонском Риджент-парке не увеличат штат смотрителей в ожидании, что благородные освободители зоопарков нанесут свой сокрушительный удар.
Однако, сидя в своей комнате на кровати, вглядываясь в ночные кусты форситии, я действительно тосковал оттого, что он уже не появится в оконном проеме. Это было все равно что сидеть и ждать его возвращения из разведки. И я начал думать, что если бы его перехватили на заблокированном участке дороги или если бы я ушел с ним, когда он первый раз влез в окно, то я, полагаю, принял бы его план. Я хочу сказать, что это была безумная идея, и плохо, что он позабыл, по какой причине он хотел это сделать — выпустить на волю всех животных, даже плотоядных, — но я не думаю, что дал бы проделать все это ему одному. Я пошел бы с ним, чтобы внести во все это хоть немного благоразумия и здравого смысла — чтобы посмотреть, нет ли способа вывести его оттуда снова в целости и сохранности, не ободранного когтями и, возможно, увернувшегося от копыт пары-тройки антилоп.
Это странное ощущение задурманило мне голову словно желтым туманом из сада форситий, смешанного с брызгами водопада; я пошел бы с ним, но лишь по той причине, что за ним необходимо было присмотреть.
Я хочу сказать, рассуждая здраво, что это был совершенно безмозглый и невыполнимый план.
Но я поеду с Галлен прямо сейчас, по тем же причинам, по которым я потворствовал Зигги. Хотя, должен признаться, для меня там ничего не было. Или почти ничего. И я должен признать, что уломать Галлен кажется мне столь же невозможным делом, как и сломать ограды Хитзингерского зоопарка.
130 
