Особенно,... 
20 
— Что там случилось, в Уэхайне? — спросила она. — Мы тебя заждались.
— Ну, первым делом я отстегал кнутом этого итальяшку и швырнул его в колоду, из которой лошадей поят. Потом вижу — из своей лавки вышел Мак-Лауд и смотрит, я ему и объяснил, что к чему. Мак-Лауд кликнул в трактире еще ребят, и мы всех итальяшек покидали в эту лошадиную водопойню, и женщин тоже, и налили туда несколько ведер овечьего мыла. Потом пошел в школу к сестре Агате, и она чуть не сбесилась — как это она раньше ничего не замечала! Вытащила она ту девчонку из-за парты, глядит — а у нее в волосах целый зверинец. Ну, отослала ее домой — мол, пока голова не будет чистая, чтоб ноги твоей тут не было. Когда я уходил, она с другими сестрами всех ребят подряд проверяла, и, ясное дело, еще нашлась куча таких. Эти три монашки и сами скребутся вовсю, когда, думают, никто не видит. — Вспомнив об этом, он ухмыльнулся, но поглядел на голову Мэгги и опять помрачнел. — А ты, барышня, больше не смей водиться ни с итальяшками, ни с кем, хватит с тебя братьев. А не хватит — тем хуже для тебя. И ты, Боб, гляди, чтоб она в школе ни с кем больше не зналась, понял? Боб кивнул.
— Понял, пап.
На другое утро, к великому ужасу Мэгги, ей опять велели идти в школу.
— Нет, нет, не пойду! — взмолилась она и обеими руками схватилась за голову. — Мама, мамочка, не могу я такая в школу, там же сестра Агата!
— Прекрасно можешь, — сказала мать, Фрэнк посмотрел просительно, но она словно и не заметила. — Вперед будешь умнее.
И повязала голову Мэгги коричневым ситцевым платком, и поплелась она в школу, еле передвигая ноги. Сестра Агата ни разу не взглянула в ее сторону, но на перемене девочки сдернули платок, чтобы посмотреть, на что она теперь похожа. Лицо Мэгги почти не пострадало, но коротко стриженная голова с воспаленной, разъеденной кожей выглядела устрашающе. Тут подоспел на выручку Боб и увел сестру в тихий уголок — на крикетную площадку.
— Плюнь на них. Мэгги, не обращай внимания, — сердито сказал он, опять неумело повязал ей голову платком, похлопал по закаменелым плечам. — Они просто ведьмы. Жаль, я не догадался прихватить у тебя с головы несколько штук про запас. Только бы эти злюки зазевались, я бы им подпустил в космы.
Подошли младшие мальчики Клири и до самого звонка сидели и стерегли сестру.
Тереза Аннунцио забежала в школу только на большой перемене, голову ей дома обрили. Она хотела поколотить Мэгги, но, конечно, мальчики не дали. Отступая, она высоко вскинула правую руку со сжатым кулаком, а левой похлопала по бицепсу — загадочный ворожейный знак, никто его не понял, но всем мальчикам понравилось — надо перенять!
— Ненавижу тебя! — закричала Тереза. — Твой отец моему все испортил, теперь нам придется отсюда уехать! — И она, рыдая, убежала.
Мэгги не опустила головы и не проронила ни слезинки. Она училась уму-разуму. Что бы про тебя ни думали другие, это все равно, все равно, все равно! Девочки теперь ее сторонились — побаивались Боба и Джека, да и родители, прослышав о случившемся, велели детям держаться от нее подальше: так ли, эдак ли, а дружба с кем-либо из Клири обычно к добру не ведет. И последние школьные дни Мэгги, как тут выражались, провела «в Ковентри», — это был настоящий бойкот. Даже сестра Агата не нарушала новую политику и зло срывала уже не на Мэгги, а на Стюарте.
Как всегда бывало, когда дни рождения младших детей приходились в будни, праздновать шестилетие Мэгги решили в следующую субботу, и тогда-то она получила заветный сервиз. Посуду расставили на красивом голубом столике, — столик вместе с двумя такими же стульями искусно смастерил Фрэнк в минуты досуга (которого у него никогда не бывало), и на одном из этих стульчиков восседала Агнес в новом голубом платье, сшитом Фионой в минуты досуга (которого у нее тоже никогда не бывало). Горестно смотрела Мэгги на бело-синие узорчатые чашки и блюдца с веселыми сказочными деревьями в пушистых цветах, с крохотной пышной пагодой и невиданными птицами и с человечками, что вечно спешат перейти выгнутый дугою мостик. Все это начисто утратило былую прелесть. Но Мэгги смутно понимала, почему родные, урезая себя во всем, поднесли ей, как они думали, самый дорогой ее сердцу подарок. И, движимая чувством долга, она приготовила для Агнес чай в четырехугольном чайничке и словно бы с восторгом совершила весь положенный обряд чаепития. И упорно продолжала эту игру много лет, ни одна чашка у нее не разбилась и даже не треснула. И никто в доме не подозревал, как ненавистны ей этот сервиз, и голубой столик со стульями, и голубое платье Агнес.
20 
