84 
— Он остается великим художником, великим скульптором, великим архитектором, великим любовником, первоклассным лицедеем, великим человеком. Никем иным ни для нас, ни для себя он быть не может.
— Но он больной и старый…
— У него целы все зубы, — сказала Илона, — и его волосы не поседели.
— Вы не хотите согласиться, что он стар, что он не такой, как прежде, — начал Эдвард, — но наверняка…
— Он не старый, — перебила матушка Мэй. — Или, если уж на то пошло, он и старый, и не старый.
— Ты сам увидишь, — сказала Илона.
— Как он заболел — с ним случился удар или что?
— У него был удар? — спросила Илона у матушки Мэй.
— Господи боже, ты что, не знаешь?
— У болезней обычные имена… — проговорила матушка Мэй.
— Но ведь что-то произошло, он стал другим, беспомощным — когда?
— Это случилось во вторник, — ответила Илона. — Я запомнила, потому что…
— Когда, сколько лет назад?
— Некоторое время назад.
— Но когда именно? Не то чтобы это имеет значение, но…
— Это не имеет значения, — сказала матушка Мэй, — он всегда был не от мира сего.
— Ну хорошо, он лицедей, но ведь это болезнь. Что говорит доктор?
— У нас нет доктора, — ответила Беттина.
— Он был сам себе доктором, — сказала матушка Мэй. — Но естественно, ничего не смог сделать. Его состояние отчасти вызвано им самим и находится за пределами понимания…
— Но его наверняка можно вылечить! По-моему, у него либо удар, либо что-то с сердцем, кровь не поступает в мозг, хотя я в этом мало понимаю. Но я уверен, ему можно помочь, есть лекарства. Его нужно отвезти в Лондон, к специалисту. Они все время находят новые средства… Давайте я отвезу его в Лондон.
— Ты и в самом деле ничего не понимаешь, — покачала головой матушка Мэй.
Эдвард разглядывал три лица перед ним. Женщины опять стали такими похожими и в своей озабоченности казались постаревшими. Ему представилось, что их тонкие цветущие лица покрылись морщинками, иссохли, как слишком долго пролежавшие в кладовке яблоки, позолотели и размягчились. Сколько им лет? Илона не всегда говорит правду.
— Никакие доктора ему не нужны, — сказала Беттина. — Матушка Мэй — лучший из докторов. Ему идет на пользу то, что она ему дает, он от этого успокаивается.
— Ты хочешь сказать, она пичкает его наркотиками?!
— Любую пищу можно назвать наркотиком, — отозвалась матушка Мэй.
На ее лице застыло необыкновенное, лучезарное, почти гипнотическое выражение сосредоточенности и вкрадчивости.
— Он не всегда спокоен, — сказала Илона. — Порой он кричит.
— Значит, вот что я слышал ночью. Ты говорила, что это дикие ослы…
— Тут есть дикие ослы, — сообщила Беттина.
— Он, конечно, иногда раздражается и сердится, — сказала матушка Мэй, — и нам приходится его ограничивать. Один раз пришлось позвать на помощь лесовиков.
— Не может быть! — воскликнул Эдвард.
— Да-да, — подтвердила Беттина. — Он стал уничтожать свои работы. Нам пришлось его остановить.
— У нас сто лет ушло на то, чтобы поместить его наверху, — добавила Илона.
— Не понимаю, — сказал Эдвард. — Слушайте, может, нам выпить? Я имею в виду алкоголь, это ваше вино.
— Как насчет обеда? — спросила Илона.
— Илона, пойди-ка принеси немного вина, — велела матушка Мэй. — И хлеба захвати.
Илона вышла.
— Вы хотите сказать, что заперли его, как пленника?
— То ты говоришь, что он болен и нуждается в уходе, а теперь — что он пленник!
— Конечно же, никакой он не пленник, — сказала Беттина. — Мы тебе говорили. Иногда он может выйти на прогулку. Если он хочет, то может уйти. Он не хочет. С какой стати? Здесь его дом.
— Но сам-то он что думает? Он не хотел бы съездить в Лондон на лечение?
— Нет, не хотел бы.
— Я могу понять ваше желание, чтобы он выглядел… более внятным… более презентабельным, когда я с ним встречусь… — начал Эдвард.
— Мы ждали, — оборвала его матушка Мэй. — Ждали, когда он вернется. Он всегда возвращается.
— Но вы ошибались. Вы не поняли меня. Вы думали, что я сдамся, что я убегу от него, оставлю вас. Конечно, я… разочарован… Извините, дурацкое слово для такого случая. Мне так хотелось, чтобы он…
Появилась Илона с подносом, на котором стояли бутылка вина и стаканы, лежали яблоки и хлеб. Эдвард схватил бутылку — пробки в ней не было — и разлил вино по четырем стаканам.
84 
