230 
— Да, мой милый. Да.
Казалось, слова эти вытолкнули из ее легких весь воздух.
— Как же это больно… О, как жжет…
Он входил в нее как бы на цыпочках; однако к пяти сорока утра полностью в ней воцарился, вступил, непостижимый и огромный, в дворец пурпурный сладкого греха. На протяжении часа ее порывистые вздохи, ее арии, полные страдальческого волнения, призывали его к осторожности, к сдержанности. К четверти восьмого, когда в оба его плеча упирались ее ступни, четыре пальца ее правой руки впивались в его ягодицу, ладонь левой поддерживала мошонку, а большую часть его лица обхватывал ее рот, Гай раскачивался вперед и назад в мистическом ритме («дай и возьми») негритянского спиричуала, божественного гимна, который поют все мальчики и девочки из хора любви.
— Перестань, — сказала она. — Прекрати сейчас же.
Он остановился. Она уперлась мизинцем ему в грудь. И тут же выскользнула, а Гай, задыхаясь, падал, валился куда-то сквозь разреженный воздух.
— Я только сейчас сообразила, чтó у нас неправильно. Ужасно неправильно.
Гай моргал, уткнувшись лицом в подушку.
— Это было бы непоправимой ошибкой. Совершенно непростительной.
Гай лежал, ожидая продолжения.
— Ты должен сказать своим родителям. И, разумеется, родителям своей жены.
Словно после удачного побега, она уже натягивала трусики. В утреннем свете они и в самом деле выглядели как бактерицидный пластырь. Гай странно рассмеялся и сказал:
— У меня остался только отец. А у нее — только мать. И что же мне им сказать?
— Просто поставить их в известность.
— Я им позвоню.
— Позвонишь им?
В двадцать минут восьмого, когда они закончили обсуждать этот вопрос, Николь сказала:
— Тогда поезжай в Нью-Йорк. Поезжай в Новую Англию. Поезжай в Нью-Лондон.
Да, поезжай. На лоно Лондонских Полей.
Кит был недоволен.
— Значит, — сказал он, когда она подавала ему завтрак, — ты опять лезла не в свое дело? Со своими вопросами. А? А?
Он, словно из подворотни, уставился на нее из мутного своего похмельного одиночества. Получив от Николь отставку на тот вечер, когда она улаживала дела с Гаем, Кит рискнул отправиться в «Черный Крест», а потом в «Голгофу», где, по мере того как продвигалась ночь, все убедительнее накачивался алкоголем… Кэт вернулась к мойке.
— Он сам мне кое о чем рассказал, я его не спрашивала.
— Я вот сейчас тебе кое о чем расскажу! Тони де Тонтон?
— Он сказал только, что они готовят маленькую передачу. О тебе.
Покачав головой, Кит проворчал:
— А ты пошла-поехала: «Я его жена» и все такое прочее. — Он снова покачал головой. — «У нас растет маленькая девочка». То-се, пятое и десятое.
— Я ничего ему не говорила.
Она произнесла это с легким сердцем, и Кит вроде бы смягчился — хотя по-прежнему было совершенно ясно, что ему не по себе. Он швырнул нож и вилку на тарелку, когда Кэт спросила:
— И когда же она выйдет?
— Кто?
— Передача.
— Не твоего ума дело. Это, блин, бизнес. Дартс. Это не… — Кит замолк. Здесь он действительно испытывал огромное затруднение. Он сам на ТВ — Кит никак не мог разрешить загадку этого пересечения миров. Как он ни старался, как ни призывал на помощь все свои силы, ему не удавалось этого уразуметь. Он угрожающе направил на нее дартсовый палец. — Это как новости. Никто не собирается верить всему, что показывают по ТВ. Все, и говорить здесь не о чем. Ни в коем разе.
— Но ты же веришь в дартс. Видит бог, веришь.
— Да, но… Это. Этого — этого по ТВ не увидишь, — сказал он. — Ясное дело.
— Чего не увидишь? Передачи?
— О господи…
Кит почел благоразумным переменить тему. Поэтому он стал разглагольствовать о том, какой безобразной стала Кэт в последнее время, как тошно ему становится (он клялся, что это, блин, разбивает его долбаное сердце) всякий раз, как он на нее взглянет.
— Знаешь ты, о чем я толкую? — заключил он, значительно умерив свой пыл. — Об успехе. Так уж вышло, что я способен его оседлать. Это такой жизненный стиль, которого тебе не дано постигнуть. Он там, снаружи, девочка. И он меня ждет. Так что мне надо идти.
Послышались признаки пробуждения малышки — это значило, что скоро тяжкий труд ее бодрствования будет возобновлен. Вскоре по всем ее проводам и схемам заструится ток. И Кэт дернулась, рефлекторно качнувшись к двери. Голубые глаза Кита наполнились всем, чего он больше не мог переносить; губы его сжались, потом побелели, а потом вообще исчезли, втянутые внутрь, когда он с безграничной злобой процедил:
230 
