190 
Как редки, как исключительно редки бывали в его жизни такие моменты, когда он совершенно не мог управлять собой!
А ведь долго ему казалось, что он легко может распоряжаться своей страстью! Будь то с Гвидо или с любым из тех, кого он выбирал для себя, как чашу вина, и сколько их было, этих чаш… А теперь он совершенно растерялся, прекрасно понимая, что он под крышей графа, в его доме, в полной его власти. Никогда прежде он не находился еще во власти молодого и ничем не сдерживаемого любовника.
Граф разорвал на себе рубашку и скинул ее. Скользнув рукой к бриджам, расстегнул и их. Его темная щетина больно кололась, когда он покрывал поцелуями шею Тонио. Одновременно он, как ребенок, пытался стянуть с Тонио камзол и порвал крепление шпаги.
Клацнув, клинок упал на пол.
Но когда граф обнаженным телом прижался к Тонио и почувствовал, что за пазухой у того лежит кинжал, он оставил его на месте. Со стоном он притянул Тонио к себе, и тот увидел, как вздымается его крепкий, могучий пенис.
– Дай его мне, я хочу его, – выдохнул Тонио и, опустившись на колени, взял этот орган в рот.
Была уже полночь, когда Тонио поднялся с постели. В доме стояла полнейшая тишина. Граф лежал на простынях абсолютно голый, и только на мизинце и безымянном пальце его левой руки поблескивали золотые кольца.
Глядя на него сверху вниз, Тонио коснулся шелковой кожи на его лице и молча вышел из комнаты.
Он приказал отвезти его на площадь Испании.
Подъехав к подножию высокой Испанской лестницы, он долго смотрел в окно на тех, кто проходил мимо него в темноте. Высоко над его головой на фоне освещенного луной неба мерцали самые разные окна, но ему не были известны ни здешние дома, ни их обитатели.
На миг его лицо попало в луч фонаря, и тут же человек, державший фонарь в руке, вежливо отвел его в сторону.
Кажется, он заснул. Он и сам не знал, спал или нет. Но внезапно встрепенулся, почувствовав присутствие Кристины, пытаясь ухватиться за сон, в котором они вели какую-то торопливую беседу и он что-то тщетно пытался ей объяснить, а она печалилась и пыталась убежать…
Он вспомнил, что находится на площади Испании и что ему нужно ехать домой. Но куда это – домой, – какое-то мгновение он не мог вспомнить.
Улыбнувшись, он велел кучеру трогать и, опять почти засыпая, подумал: «А почему, интересно, Беттикино до сих пор не приехал?» И только тогда до него дошло, что до начала оперного сезона осталось меньше чем две недели.
12
В Рождество по городу разнесся слух, что приехал Бетти-кино.
Чистый от первого мороза воздух был наполнен звоном всех колоколов Рима. С хоров церквей разносились гимны, а детишки, по обычаю, читали проповеди с кафедр. Младенец Иисус, блистающий среди головокружительного блеска многих ярусов свечей, лежал в тысячах великолепно украшенных колыбелек.
Обнаружив, что скрипачи театра Аржентино – отличные музыканты, Гвидо переписал все струнные партии. Он только улыбнулся, когда Беттикино, сославшись на легкое недомогание, попросил извинить его за то, что не может нанести полагающийся визит, и спросил Гвидо, нельзя ли просто прислать ему партитуру.
Гвидо был готов ко всем трудностям. Он знал правила игры и поэтому дал великому певцу три арии, которые по всем статьям превосходили арии, предназначенные Тонио. С помощью этих арий Беттикино мог отлично продемонстрировать свое мастерство. Гвидо нисколько не удивился и тому, что через двадцать четыре часа партитура была возвращена с аккуратно вписанной орнаментовкой, которую предложил известный певец. Теперь Гвидо мог заняться аккомпанементом. И хотя Беттикино не высказал никаких комплиментов по поводу сочинения, никаких жалоб он тоже не прислал.
Гвидо знал, что толки в кофейнях достигли своей высшей точки. И все как один стремились попасть в новую студию Кристины Гримальди, где она говорила только о Тонио. Театр должен быть переполнен.
Теперь главной задачей Гвидо стало не выдать собственного страха.
За два дня до премьеры состоялась первая и последняя сводная репетиция для певцов.
Через пару часов после полудня Тонио и Гвидо отправились в театр на встречу с противником, чьи поклонники собирались изгнать Тонио со сцены.
Тут же, однако, появился импресарио Беттикино и сообщил, что певец по-прежнему испытывает легкое недомогание и поэтому на репетиции лишь отработает свои мизансцены. Теноры немедленно стали настаивать на той же привилегии, и Гвидо приказал Тонио тоже хранить полное молчание.
190 
