Особенно,... 
194 
Но перед тем как спуститься в яму, он остановился перед занавесом и выглянул в зал.
Огромная люстра только что исчезла в потолке, забрав с собой яркий, почти дневной свет.
Наступившая тьма только усилила дикий рев публики. На галерке топали ногами, со всех сторон раздавались грубые выкрики.
Как он и ожидал, аббаты занимали всю переднюю часть партера, а ложи были совершенно переполнены. Повсюду втиснули дополнительные стулья. Прямо над собой, справа, Гвидо увидел с десяток венецианцев – он был уверен в том, что это венецианцы, – а среди них одного знакомого, того великана евнуха из собора Сан-Марко, что был наставником и другом Тонио.
В полном составе присутствовали здесь и неаполитанцы: графиня Ламберти и Кристина Гримальди сидели в первом ряду ложи, спиной к столу, за которым уже шла оживленная игра в карты. В ложе находился и маэстро Кавалла, уже приславший за сцену свои приветствия.
Кардинал Кальвино был лишь одним из многих присутствовавших в зале кардиналов. Его окружала группа молодых дворян, которые, с бокалами вина в руках, кивали головами и переговаривались друг с другом.
Неожиданно по проходу между рядами в сторону оркестра устремился какой-то человек и, сложив руки рупором, прокричал что-то насмешливое. Гвидо напрягся, злясь, что не может разобрать слова, и тут вдруг откуда-то сверху, с балок, посыпался снег из белых бумажек, и люди начали вскакивать с мест и хватать эти бумажки.
Поднялись улюлюканье и топот. Гвидо понял, что пора выходить.
Он закрыл глаза и прислонился головой к стене. И вдруг почувствовал, что кто-то трясет его за плечи. Он заскрипел зубами, готовый потребовать для себя последнего мгновения покоя.
– Посмотрите на это!
Перед ним, потрясая одной из свалившихся с потолка листовок, стоял Руджерио.
Гвидо выхватил из его рук бумажку и развернул ее к свету. Это оказался грубоватый сонет, в котором утверждалось, что у себя на родине Тонио был всего лишь жалким гондольером и у него теперь одна дорога: катиться к себе назад и распевать баркаролу на каналах.
– Это ужасно, это ужасно! – бормотал Руджерио. – Я знаю, когда публика в таком состоянии, она может закрыть театр! Они не будут ничего слушать! Для них это только забава. Теперь они хотят одного – поглумиться над венецианским патрицием, попавшим в их лапы. А Беттикино их фаворит! И они нас закроют!
– Где Беттикино? – вопросил Гвидо. – Он в ответе за все! – Он повернулся, сжимая кулак.
– Маэстро, уже нет времени! А кроме того, они не получают приказы от Беттикино. Все, что они знают, – так это то, что театры открыты, а ваш мальчик своим претенциозным поведением дал им в руки оружие! Если бы он только взял псевдоним, если бы он не был так помешан на аристократизме и прочем…
– Заткнись! – крикнул Гвидо и оттолкнул импресарио от себя. – Какого черта ты говоришь мне это сейчас!
Он был вне себя. Все давние истории о несправедливых решениях и провалах тут же всплыли в его памяти: как был несчастен Лоретти в ту ночь, когда Доменико испытал триумф, а композитор потерпел провал, и как страшно был огорчен Перголези, который после того поражения так и не вернулся в Рим.
Внезапно он почувствовал себя полным идиотом, а это было самое неприятное чувство на свете. С какой стати он решил, что его ждет трибунал, который должен вынести благородное и справедливое решение? Он шагнул к лестнице.
– Маэстро, не теряйте головы, – шепнул Руджерио. – Если в вас начнут кидать чем попало, ни в коем случае не отвечайте тем же!
Гвидо громко расхохотался. Бросил на импресарио последний презрительный взгляд и, спустившись в оркестровую яму, направился к клавесину. Музыканты встретили его поспешными поклонами.
Театр затих. А если кто и порывался еще кричать, то его, кажется, тут же одергивали. Гвидо заиграл первую триумфальную тему, и струнные жизнерадостно подхватили ее.
Музыка заполнила собой пространство, на миг заглушив все страхи, и Гвидо показалось, что это не он поддерживает ее быстрый темп, а сама музыка уносит его с собой.
Занавес взмыл вверх. Грянули аплодисменты, зрители приветствовали стоявшего наверху, на сцене, Беттикино. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что певец являл собой совершенный образ божества: его светлые волосы блестели при свете рампы, а бледная кожа была великолепно подсвечена белой пудрой. Гвидо понял, что сейчас мужчины кланяются ему из лож, потому что уголком глаза видел, как Беттикино возвращает поклоны. Потом на сцену вышел Рубино, а затем, а затем… Гвидо поднял глаза и увидел Тонио.
194 
