Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
7 
Во-вторых, пивные очереди представляют собой что-то вроде летучих мужских клубов, с очень и очень снисходительными требованиями к случайным и временным их членам. Здесь обычно царит легкое и приятное возбуждение — в предвкушении скорой выпивки, легко завязываются легкие же разговоры, легко прощается друг другу малосодержательность высказываний и невысокое качество шуток. Здесь все на время становятся равными — и какой-нибудь умник, кандидат наук какой-нибудь, допустим, и вздорный мужичонка, которого в другом месте не только всерьез не примут, а вообще в упор не увидят. Подравнивает и объединяет людей сам предмет разговора, сам интерес, собравший их здесь, пусть не постыдный, но все-таки чуточку низменный и грешный.
Вот и Володя очутился в центре такого разговора, даже сам встрял в него, заявив, что лучшее пиво делают в городе Алма-Ате. Он когда-то давно был в Алма-Ате, в гостях у сродного брата, баловался ежедневно пивком, и ему особенно понравилось, что рядом с пивными точками там всегда и шашлычки жарили. Более опытные собеседники, особенно те, кто по работе связан был с частыми командировками, с Володей не согласились. «Это тебе из-за жары оно хорошим показалось, — сказали, — да еще под шашлык. А теперь уже и шашлыки на улице не жарят — прекратили».
Потом кто-то стал хулить темные сорта пива — «Бархатное», «Мартовское», и с этим товарищем все согласились. Кроме одного пожилого мужчины. Но мужчина, правда, сразу оговорился, что в принципе он не настаивает, а у него лично склонность к темному пиву. Он к нему давно пристрастился, еще в последний год войны и сразу после нее, когда был комендантом одного немецкого городка. А немцы темное пиво обожают и умеют делать.
Тут Володя вставил еще одну фразу, которая ему самому понравилась:
— О, дак, значит, фронтовик! Теперь фронтовиков редко встретишь.
Хорошо сказал: и для себя солидно, и для фронтовика уважительно.
Коснувшись темного пива, перескочили на импортные сорта — и дружно сошлись на том, что лучше чехословацкого пива не было, нет и не будет.
Стоял в очереди очень интеллигентный человек, профессорского вида, высокий, с чистым, холеным лицом — и он мужиками не пренебрег: вступил в беседу, рассказал, почему в Чехословакии такая высокая культура пивоварения. Они, оказывается, вот как делали — давно, еще до ихней революции. Вызывают, допустим, раз в году в ратушу какого-нибудь пивовара, частника: зайдите, мол, пан Франтишек, есть разговор. А он уже знает, зачем зовут: надевает кожаные штаны, берет под мышку — маленький бочонок с пивом, пробный, и отправляется. Отцы города его ждут. «Добрый день, пан Франтишек. Садитесь, пожалуйста», — и указывают на дубовую скамью. А он, опять же, знает, как надо садиться. Отвинчивает пробочку, поливает скамью пивом и садится. Отцы города ведут с ним неторопливый разговор: как дела, нет ли сбоев в производстве, удачно ли идет коммерция, здоровы ли детки и так далее. Потом говорят: спасибо за приятную беседу, пан Франтишек, не смеем более задерживать. Он встает. И тут — если скамья вместе с ним не поднимается, если, значит, он не прилипнет к ней капитально, — с него сдрючивают кожаные штаны, велят ложиться на лавку и этими штанами всыпают горячих. А на другой день весь город уже знает: пана Франтишека в ратуше пороли собственными штанами. И все. Он вылетает в трубу. Больше никто его пиво не покупает.
Слушателям такой способ борьбы за качество очень понравился. Они оживились: да, молодцы!.. Туго свое дело знали! Вот бы у нас такое внедрить!.. Ага, всыпать бы некоторым, не помешало бы…
Интеллигентный товарищ, невинно подняв глаза кверху, заметил, что нам в таком случае пришлось бы вводить массовые порки. И не только для работников пивоваренной промышленности.
Мужики захохотали:
— Это точно!
— Пороли бы друг дружку по расписанию!
— Что ты! До смерти засечем!
Вот такая, словом, создалась в очереди душевная атмосфера. Взаимопонимание. Открытость. Братство.
И к заветному окошечку между тем приблизились. Уже Володю от него отделяло человек семь-восемь.
И тут пришел наглец. Не такой мелкий жук, каким недавно еще выступал сам Володя, — настоящий наглец, матерый, с большой буквы. Этакий тип с пакостной сытой физиономией — не то чтобы с раскормленной, а именно пакостно, по-кошачьи сытой, — и заледенело-смеющимися глазами. Никто, однако, в первый момент не понял, что пришел Наглец. Кроме, может быть, Володи. А он шкурой ощутил. На Володю, в его шебутной, далеко не кристальной жизни, такие глаза, случалось, смотрели с близкого расстояния, — и он помнил, как умеют обладатели их холодно и беспощадно взять тебя за глотку. И теперь, узнав эти глаза, он вздрогнул, насторожился.
7 
