92 
Козел-Сочинитель пристально посмотрел сквозь пенсне.
– Примечательный факт – наш вор является прямым сородичем mus musculus domesticus.
– Я тебе не домашняя крыса, старый хрен! Я – Единственный и Неповторимый Вольный Крыс! Ну попробовал я твоей паршивой селедки – и из-за этого весь шум-гам? А сказок никаких я и знать не знаю. Чтобы *** подтирать, у меня есть «Еженедельник японского общества изучения китов». Клянусь, если ты и дальше будешь порочить мое доброе имя, мой адвокат засудит вас по самые ***, и плакали ваши ! ***!
– Губки-мочалки! Шампуни-детергенты! – зажала уши госпожа Хохлатка.
Вольный Крыс разошелся пуще:
– Веди себя как курица, а не как яйцо! Ты здесь на полях – живи по закону маргиналий! – Вольный Крыс отдал честь одним пальцем.– Слава крысам! Наш союз един! Вольный Крыс непобедим! – с этим кличем грызун исчез в недрах полуразрушенной кучи.
Питекантроп вопросительно мыкнул.
– Согласна,– сказала госпожа Хохлатка.– Безразличие – обратная сторона заботливости.
Козел-Сочинитель печально покачал головой. У него разыгрался артрит.
– Без сомнения, друзья мои. Вольный Крыс – существо крайне неприятное, но плохие м-манеры per se[99] еще не преступление. Боюсь, что м-мистическая пропажа м-моего м-манускрипта останется неразгаданной. Давайте вернемся в почтенный дилижанс. Думаю, мы покинем здешние м-места сегодня же вечером.
Вечером на полях царило безмерное умиротворение. Госпожа Хохлатка пекла свой чудесный пирог с лопухом в утешение Козлу-Сочинителю, а Питекантроп заделывал дыру в крыше. Козел-Сочинитель закончил правку последней страницы и положил ее на поднос к остальным. Переписанная заново, несказанно сказочная сказка потеряла ту изумительную выразительность, которая осталась у него в памяти.
– Пора ужинать,– позвала госпожа Хохлатка.– Вы, должно быть, умираете с голоду, мой господин.
– Странно сказать, но я не смогу проглотить ни м-малюсенького кусочка.
– Но, мой господин! Вы же за целый день ничего не съели!
Питекантроп заворчал сквозь дыру в крыше, выражая озабоченность.
Козел-Сочинитель задумался.
– И что из того?
– Все переживаете из-за пропавших сказок, мой господин? Скоро мы уедем, и поля с их ворами и прочим добром останутся далеко позади.
Питекантроп о чем-то задумался, потом яростно замычал.
– Что еще за чертовщина, дикарь! Заткнись! Господин и так достаточно расстроен.
Козел-Сочинитель нахмурился.
– М-мой дорогой друг, что тебя так взволновало?
– Госпожа Хохлатка выронила поваренную книгу.
– Мой господин! Что это вы едите?
– А в чем дело? Это всего лишь бумажная жвачка…
– У Козла-Сочинителя отвисла челюсть. Тайное стало явным. Госпожа Хохлатка облекла правду в слова:
– Мой господин! Вы ели собственные страницы, едва успев их написать!
Слова застряли у Козла-Сочинителя в горле.
***
Когда начинает темнеть, я выключаю свет и жду Бунтаро на кухне: меня не видно, а сам я увижу, как он подъедет, и пойму, что это Бунтаро, а не кто-то еще. Я всматриваюсь в узор из плиток на стене, а минуты тем временем кружатся в своем предсмертном танце. Вот наконец и фары машины Бунтаро, их свет пляшет под навесом. Мне до сих пор странно, что Бунтаро существует не только за прилавком «Падающей звезды», но и где-то еще. Ненавижу зависеть. Я прожил последние девять лет, стараясь не зависеть ни от кого и ни от чего – будь то щедрость, милосердие, привязанность, сочувствие, деньги. И вот к чему я пришел. Отпираю парадную дверь.
– Привет!
– Извини, что опоздал. Сплошные пробки. Твоя лихорадка прошла?
– Превратилась в простуду.
– Так вот почему ты говоришь, как попугай. Держи: здесь упаковка «Эбису-экспорт»[100], шесть банок,– утолить жажду на крайний случай – и ужин из «Хокка-Хокка». Съешь, пока он не остыл и не стал вкусом похож на то, из чего сделан.– Он вручает мне сумку и снимает сандалии.– И сигареты. Я не знаю, что ты куришь, так что купил «Пис».
– Спасибо… Извини, нет аппетита.
– Неважно. Я полагаю, твоя пылкая страсть к никотину не угасла?
– «Пис» – это отлично.
– А почему ты сидишь в темноте?
– Просто так.
По пути в гостиную я зажигаю свет.
– Ого! – Бунтаро смотрит на мой фингал.– Красота!
– А кто сейчас в «Падающей звезде»?
– Жена. А ты думал?
– Но ведь ей нельзя волноваться. Я хотел сказать, э-э, что она ведь беременна.
92 
