107 
Я тихо засмеялся в ответ, и она снова взглянула на меня с притворной строгостью.
– Предупреждаю, мистер Кольер, – сказала она, – я весьма ревнивая особа и готова вцепиться в любую женщину, которая посмела бы бросить на вас взгляд.
Я радостно улыбнулся.
– Вцепляйся.
Она легонько провела по моим губам кончиком пальца.
– Ты любил других женщин, Ричард? Нет, – тотчас добавила она, – не говори, не хочу этого знать. Не имеет значения.
Я поцеловал кончик ее пальца, замершего на моих губах.
– Других не было, – сказал я.
– Правда?
– Правда. Ни одной. Клянусь.
– О, любимый мой, любимый. – Она прижалась щекой к моей. – Неужели такое счастье возможно?
Мы снова сжимали друг друга в объятиях, потом она немного отодвинулась и взглянула на меня сияющими глазами.
– Расскажи мне все о себе, – попросила она. – То есть то, что можешь. Хочу любить все, что любишь ты.
– Тогда люби себя, – откликнулся я.
Она поцеловала меня в губы, потом перевела взгляд на мое лицо.
– Я люблю твое лицо, – сказала она. – Твои глаза ночной птицы. Твои пепельные волосы с золотым отливом. Твой ласковый голос и ласковые руки. Твои манеры, – она подавила улыбку, – и твои привычки.
Улыбнувшись, я взъерошил ее шелковистые волосы.
– И мне нравится твоя улыбка, – продолжила она. – Словно ты улыбаешься про себя чему-то забавному. Мне обидно, что я не вижу это смешное, но все же я обожаю эту твою улыбку. – Она прижалась ко мне, поцеловала в плечо. – Назови мне еще раз имя того композитора.
– Малер.
– Я научусь любить его музыку, – сказала она.
– Это не составит труда, – пообещал я.
«И может быть, – подумал я, – когда мы вместе состаримся, я расскажу тебе, как его Девятая симфония помогла свести нас вместе».
Я взял ее лицо в ладони и посмотрел в него – ожившее лицо с фотографии, его тепло в моих ладонях. Теперь выражение его было не беспокойным, а умиротворенным.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– И я тебя люблю, – отозвалась она. – Теперь и навсегда.
– Ты так прелестна.
– Обладает тонкой, возвышенной красотой, грацией и очарованием, – произнесла она с совершенно серьезным видом.
– Что-что?
На ее лице появилась проказливая усмешка Бэбби. Едва сдерживая смех, она выдохнула:
– Конец цитаты.
Моя улыбка, должно быть, выражала смущение, потому что Элиза вдруг прижалась ко мне, осыпая поцелуями мои щеки.
– О, дразнить нехорошо, – виновато сказала она. – Не могу быть серьезной, когда меня переполняет счастье. А у тебя был такой важный вид, когда ты назвал меня прелестной. – Она проворно и нежно поцеловала меня в губы пять раз подряд. – Я могу подшучивать только над человеком, которого люблю. Никто не знает этого моего качества – я обычно держу его при себе. Разве что иногда проявляю на сцене.
– Всегда проявляешь.
Она вздохнула с наигранным раскаянием.
– Теперь мне придется играть исключительно в трагедиях, потому что в жизни израсходую все отпущенное мне счастье, и для сцены ничего не останется. – Она погладила меня по щеке. – Простишь меня, правда? Ты не против подшучивания?
– Шути сколько угодно, – отозвался я. – Я тоже могу иногда пошутить.
– Все, что захочешь, любовь моя.
И она снова прильнула ко мне.
Поцеловавшись, мы пошли на третий круг. Ее прелестное лицо запылало, а в глазах появилось безумное выражение, моментально меня возбудившее и наполнившее радостью. Я прижался губами к ее полуоткрытому рту, просунув ей в рот язык, и она задрожала, принявшись страстно его лизать своим языком, а потом захватила зубами, едва не прикусив. Через считанные секунды я снова вошел глубоко в нее, и она снова исступленно терлась об меня. Голова ее моталась из стороны в сторону, на лице было выражение полной раскрепощенности. Испытав третий по счету оргазм, она вскричала:
– Это невозможно!
Потом все было кончено, и она прильнула ко мне теплым и влажным телом. Пока она засыпала, я ощущал на своих губах ее сладкое дыхание. Я старался не засыпать, чтобы смотреть на нее, но не смог. Радостный и спокойный, я погрузился в глубокий сон.
Когда я открыл глаза, она все еще спала, правда уже не в моих объятиях. Мы лежали рядышком под простыней и одеялами. Я подумал, что она, должно быть, просыпалась и укрыла нас.
Я долго лежал на своей стороне кровати, неотрывно глядя в ее лицо. «Теперь в этой женщине заключается моя жизнь», – думал я. В качестве эксперимента я попытался вспомнить Хидден-Хиллз, Боба и Мэри, но это оказалось почти невозможным – все как будто осталось на том конце вселенной. Теперь ощущение дезориентации притупляется. Уверен, что скоро оно совсем пропадет. Мое присутствие в 1896 году напоминает проникновение чужеродной песчинки в устричную раковину. Чужак для этой эпохи, я мало-помалу покроюсь самозащитной – и поглощающей – оболочкой и постепенно окажусь внутри нее. Со временем моя песчинка обрастет этой эпохой, и я стану совершенно другим существом, позабыв свои корни и ведя жизнь человека этой эпохи.
107 
