И тут же Джордж преображается: стискивает пальцы, переступает с ноги на ногу, только что не плачет — становится мямлящим Гарри Перси, влюбленным юнцом.
— Почему я не могу на ней жениться? Пусть она простая девушка…
— Простая? — переспрашивает он. — Девушка?
Кавендиш гневно сверкает глазами.
— Кардинал бы в жизни такого не сказал!
— Тогда бы не сказал, согласен.
— Теперь я снова Гарри Перси. «Пусть она простая девушка, а ее отец — всего лишь рыцарь, у них хороший род»…
— Она ведь доводится королю кем-то вроде кузины?
— Кем-то вроде кузины?! — Кавендиш от возмущения выходит из роли. — Перед милордом лежала бы подробнейшая родословная, составленная герольдмейстерами!
— Так что мне делать?
— Просто играть! Итак, ее предки не такого уж низкого рода, упорствует юный Перси. Но чем больше мальчишка спорит, тем больше сердится кардинал. Гарри говорит, мы заключили брачный договор, это все равно что венчание…
— А что, правда? В смысле, они и впрямь заключили брачный договор?
— Да, в том-то вся суть. Самый что ни на есть законный.
— И что ответил милорд кардинал?
— Он ответил: милый мой, что я слышу? Если вы и впрямь заключили какую-то мнимую сделку, о ней придется доложить королю. Я пошлю за вашим отцом, и мы вместе аннулируем эту блажь.
— И что сказал Гарри Перси?
— Почти ничего. Повесил голову.
— Интересно, девушка его хоть сколько-нибудь уважала?
— Ничуть. Ей нравился титул.
— Ясно.
— Итак, когда с севера приехал отец… Вы будете графом или юношей?
— Юношей. Теперь я знаю, как себя вести.
Он встает и делает пристыженное лицо. Судя по всему, граф с кардиналом долго разговаривали, потом выпили по бокалу вина. Видимо, довольно крепкого. Граф некоторое время расхаживал по галерее, потом сел, говорит Кавендиш, на скамью, где лакеи отдыхают между переменами блюд. Потребовал к себе наследника и распек при слугах.
— «Сэр, — говорит Кавендиш, — вы всегда были гордым, заносчивым, высокомерным и крайне расточительным мотом». Неплохое начало, а?
— Мне нравится, как вы все воспроизводите дословно, — говорит он. — Вы тогда же и записали? Или позволили себе долю художественного вымысла?
Кавендиш смущен.
— Разумеется, никто не может тягаться с вами памятливостью, мастер Кромвель. Милорд кардинал спрашивает что-нибудь по счетам, и вы сразу называете цифры.
— Может, я выдумываю их на ходу.
— Ну уж нет! — возмущается Кавендиш. — Вы бы так долго не продержались.
— Это мнемоническая система. Я научился ей в Италии.
— Многие люди, в этом доме и в других, немало бы отдали, чтобы узнать все, чему вы научились в Италии.
Он кивает. Конечно, отдали бы.
— Так на чем мы остановились? Гарри Перси, по вашим словам практически женатый на леди Анне Болейн, стоит перед отцом, и тот говорит…
— Что если неблагодарный сын унаследует титул, это погубит их знатный род. Что Гарри станет последним графом Нортумберлендом. «Благодарение небесам, — говорит он, — у меня довольно и других сыновей». Граф развернулся и вышел. Сын остался в слезах. Кардинал все-таки женил его на Мэри Тэлбот, и теперь их жизнь тосклива, как утро Пепельной среды. А леди Анна сказала — ну и смеялись же мы тогда! — сказала, что если сможет устроить кардиналу какую-нибудь неприятность, то непременно устроит. Представляете, как мы хохотали? Какая-то, простите за выражение, замухрышка, дочь рыцаря, угрожает милорду кардиналу! Она, видите ли, обижена, что ей не дали выйти замуж за графа! Но мы не знали, что она будет возвышаться и возвышаться.
Он улыбается.
— Так скажите мне, — просит Кавендиш, — где мы просчитались? Погодите, я сам скажу. Мы все — кардинал, юный Гарри Перси, его отец, вы, я — не понимали главного. Когда король говорил, что мистрис Анна не должна выходить за Нортумберленда, он уже тогда присмотрел ее для себя.
— Был со старшей, а думал про младшую?
— Да-да!
— Занятно, — говорит он, — как так получается: все думают, будто знают королевские желания, а его величество на каждом шагу встречает препоны?
Препоны и досадные разочарования. Леди Анна, которую Генрих выбрал забавой на время, пока будет избавляться от старой жены и ждать приезда новой, не допускает короля до себя. Как она смеет? Все в недоумении.
Кавендиш расстроен, что они не продолжают пьесу.