150 
— Ты не заметил ничего странного в этом особняке?
— Нет. Он выглядит довольно шикарно, правда? Извини, я заставил тебя ждать. Питер…
— Да брось ты, все в порядке. Я даже не почувствовал, как пролетело время, пока прохаживался по дому. Есть в нем нечто необычное, нечто очень подозрительное.
— Да что такое, о чем ты говоришь? Я не заметил ничего особенного.
— А я заметил сразу, как только вошел. Нежилой воздух.
— Не знаю, я особо не принюхивался. Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— В этом доме уже давно никто не жил.
— Неужели ты полагаешь, что Питер попросту вломился в…
— Не знаю, что и думать. У меня лишь возникло ощущение… заброшенности. Мне безумно захотелось что-нибудь съесть, кстати, по-прежнему хочется. Буфет на кухне оказался абсолютно пустым, так же как и холодильник. Я не нашел даже корки хлеба. На кухне царил идеальный порядок, такая чистота, что, кажется, там никогда не готовили…
— Ну, может, просто все подъели.
— И то же самое во всех других комнатах. Везде идеальный порядок, никаких следов обычного человеческого пребывания. Ни оставленной случайно книги, ни брошенной шляпы, ни перчаток, ни пылинки на полу, ни писчей бумаги, ни ручек, ни одного полотенца на кухне…
— Ни одного полотенца… — машинально повторил Беллами.
Он вспомнил просьбу Питера о полотенце, которая в тот момент вовсе не показалась ему странной. И действительно, что тут, в общем-то, странного?
— Просто слуги… У него же должны быть слуги, излишне усердные, тщательно убирают все вещи и…
— И также тщательно убирают всю еду? Там нет вообще никаких съестных припасов, нигде ни крошки. А еще более веским доказательством…
— Что ж, даже не знаю, вероятно, у него несколько домов, такое вполне возможно, и вообще, это уже его дело. Может быть, он забыл, где находится этот его дом…
— Беллами, давай ты сегодня переночуешь у меня. Давай не отказывайся… Нам о многом надо поговорить… Не стоит тебе возвращаться в свою ужасную нору…
— Прости, Клемент, я поеду домой. Мне необходимо успокоиться, побыть в одиночестве. Спасибо тебе, и, пожалуйста, не отвози меня туда, я доберусь на метро, поезда еще должны ходить…
— Уж если тебе так хочется, я сам отвезу тебя! Проклятье, мы поехали не в ту сторону!
— Нет-нет, прошу тебя, просто высади меня у ближайшей станции, я с легкостью смогу…
— Да не знаю я, где, черт возьми, эта самая станция, лучше уж отвезу тебя прямо домой.
— Нет-нет, это далеко, Клемент, пожалуйста… о, смотри-ка, вон и такси, давай, остановись там, и я пересяду в него, давай же, тормози, ну пожалуйста…
— Ладно, ладно. У тебя есть деньги?
— Да, наверное…
— Вот, держи на дорогу.
— Спасибо… Я верну…
Беллами вылез из машины. Махнув на прощанье рукой, он сел в такси.
Беллами жаль было обижать чувства Клемента, но ему отчаянно хотелось побыть в одиночестве, чтобы разобраться в ужасной какофонии собственных ощущений. Жуткая мысль мелькнула в его голове. Питер дважды повторил: «Я спокойно усну». Не означает ли это, что он решил предстоящей ночью упокоиться навсегда, совершить самоубийство? Его удивительные слова «моя память восстановилась» как раз могли стать серьезным мотивом для самоубийства. Может, попросить таксиста отвезти его назад? Но тут Беллами понял, что совершенно не представляет, где находится дом Питера.
Клемент быстро поехал на «роллсе» по опустевшим ночным улицам. Он чувствовал себя безмерно несчастным. Его очень расстроил отказ Беллами переночевать у него. Как раз сегодня Клемент нуждался в дружеском общении. Эту ночь, именно эту ночь Беллами мог бы провести с ним. Он боялся одиночества, боялся остаться наедине с собственными мыслями.
Итак, его мистерия, которую он уверенно собирался провести по собственному сценарию, обернулась каким-то кошмаром, новоявленным кошмаром, новой версией событий, выглядевшей как жуткое повторение того летнего вечера. Клемент не мог отделаться от мысли, что все это подстроил Лукас. Почему же он, Клемент, позволил себе стать пешкой в отвратительном соперничестве между этими двумя исполненными ненависти колдунами? Черт бы побрал их обоих! Почему он вообразил, что должен защищать Лукаса? Видимо, он свихнулся. Почему он простил Лукаса, простил его злодейские намерения? Словно зачарованный, он уже почти поверил в то, что Лукас вовсе не собирался его убивать. Почему он вечно волновался за Лукаса, стремился встретиться с ним после разлуки? Он вел себя точно так, как в детстве. Когда они были детьми, Лукас обходился с ним гнусно, щипал, избивал, всячески мучил и запугивал, бил его по ногам, заставляя играть в «Собачки», наговаривал на него разные гадости их матери, прекрасно зная, что Клемент никогда не станет обвинять его, никогда не станет жаловаться. Узнав об исчезновении Лукаса после того судебного процесса, Клемент страшно встревожился. Почему же он не обрадовался, подумав, к примеру: «Может быть, этот мерзавец покончил с собой, и я наконец освобожусь от него навсегда!» Но нет, разве мог он такое подумать! И теперь он так легкомысленно взялся за организацию «второго события». Если бы он не проявил заинтересованности, то Лукас и Питер могли бы просто забыть об этой затее. Хотя они оба вроде бы хотели осуществить ее, а Беллами вообще придавал ей особое значение. Разумеется, Беллами надеялся на чудо, ждал ангельского знамения или еще чего-то в таком духе! Клементу следовало быть простым зрителем. А он, как идиот, не смог устоять перед постановкой одноактной драмы, «вечернего спектакля». В его голове отложились слова Питера о некой «мистерии», но на самом деле он воспринимал все это как фарс. Он сочинил те смехотворные речи и даже произнес их в некотором роде с искренним чувством (бывает ли актер до конца искренним?), хотя понимал, что его могут просто поднять на смех. Естественно, Лукас отнесся к его словам иронически, даже, видимо, порадовался, в очередной раз уличив брата в склонности к тому, что сам называл «дурацким фарсом». Неужели Клемент воображал, будто его глупая постановка сможет исцелить всю их компанию? Спасение глупостью. Магический фокус Клемента Граффе. Театральное зрелище, безусловно, обладает определенной гипнотической силой. И Клемент наверняка интуитивно использовал такого рода силу, красноречиво и напыщенно пытаясь внушить Миру необходимость «усилить мыслительный процесс» и «сорвать черную завесу с желанных воспоминаний». Очевидно, Мир преуспел в усилении этого мыслительного процесса до такой степени, что лишился сознания. Первоначально Клементу показалось, что Питера поразила молния. Возможно, действительно поразила. Что бывает, когда в человека попадает молния? Разве в тот момент не было вспышки? Их ведь озарил какой-то ослепительный свет, а потом что-то громыхнуло. Питер рухнул до или после той вспышки? Беллами говорил, будто с неба что-то упало. Сама идея некой «реконструкции» оказалась безумной, она обернулась для всех жутким испытанием, от которого уж точно не могло быть никакой пользы, более того, его последствия могли нанести только еще больший вред. Клемент уже начал понимать, какой вред исходит из этого рокового порочного круга. Слишком живо он помнил сильную руку Мира, сжимавшую его горло. А возвращение Питера в этот странный необитаемый дом вообще воспринималось как дурной сон. Вдруг Клемент вспомнил, о чем не успел сказать, когда Беллами перебил его. В том идеальном порядке, лишенном каких бы то ни было признаков жизни, он обнаружил возле холодильника одно совершенно неуместное проявление беспорядка: там валялась какая-то вечерняя газета. Клемент поднял ее. Она была выпущена в начале июля.
150 
