Особенно,... 
115 
Одна из самых любопытных историй, которую рассказывали про Ахилла, была о том, как он наконец сделал Патрокла своим любовником после стольких лет дружбы, не имевшей никакого отношения к плотским удовольствиям. По словам Лаодики, это превращение произошло во время морока, насланного Фетидой. В это время, сказала она, наш хозяин особенно восприимчив к желаниям остальных, и Патрокл воспользовался представившейся возможностью. Такое объяснение показалось мне слишком банальным, ибо я не видела в Патрокле ничего, что указывало бы на подобную беспринципность. Но неисповедимы пути богини любви: кто мог бы предсказать, что меня тоже поразят ее чары? Возможно, правда заключалась в том, что Ахилл одел свое сердце в броню и во всех иных обстоятельствах был просто неуязвим.
Это случилось в тот день, когда я тайком убежала делать ту работу, которая нравилась мне больше всего: натирать доспехи, хранившиеся в отдельной комнате. И была застигнута врасплох. Вошел Ахилл. Его шаги были медленнее, чем обычно, и он не видел меня, хотя я стояла прямо перед ним с ветошью в руке и готовым оправданием. Лицо у него было усталым и осунувшимся, на правой руке брызги крови. Чужой крови! Я расслабилась. Снятый шлем покатился на пол; обеими руками он обхватил голову, словно пытаясь унять боль. Я дрожала в испуге, а он тем временем, путаясь в завязках кирасы, сбросил ее, а за ней и все остальное. Где же Патрокл?
Оставшись в простеганном хитоне, который он надевал под весь этот металл, он, спотыкаясь, направился к креслу, повернув ко мне лишенное всякого выражения лицо. Но вместо того, чтобы сесть в кресло, он рухнул на пол, задрожал и забился в конвульсиях, изо рта потоком потекла слюна, вырывалось несвязное бормотание. Потом у него закатились глаза, он одеревенел, вытянув руки и ноги, и начал судорожно вздрагивать. Слюна превратилась в комья пены, лицо почернело.
Я ничего не могла сделать, пока он так резко дергался, но, когда это прекратилось, я опустилась рядом с ним на колени.
— Ахилл! Ахилл!
Он меня не слышал; лежа на полу с серым лицом, он бессознательно шарил руками вокруг себя. Когда его руки наткнулись на мой бок, он ощупывал меня, пока не добрался до моей головы и принялся нежно раскачивать ее из стороны в сторону.
— Мать моя, оставь меня в покое!
Его голос был настолько невнятен и глух, что мне едва удалось его узнать; я зарыдала, испугавшись за него до ужаса.
— Ахилл, это Брисеида! Брисеида!
— Зачем ты меня мучаешь? — спросил он, обращаясь ко мне. — Почему ты думаешь, будто мне все время нужно напоминать о том, что я иду на смерть? У меня и без тебя хватает горестей — разве тебе мало Ифигении? Оставь меня в покое, оставь меня!
Потом он впал в ступор. Я выбежала из комнаты, чтобы найти Лаодику.
— Ванна хозяина готова? — спросила я, задыхаясь.
Она приняла мою тревогу за предвкушение и принялась меня поддразнивать и щипать.
— Давно пора, глупышка! Да, она готова. Искупай его сама, я занята. Хе-хе!
Я искупала его, хотя он не отличил бы меня от Лаодики. Это дало мне возможность хорошенько его рассмотреть, открыв мне то, что я отказывалась признать: как он был красив и как я желала его. В комнате стоял пар, моя одежда прилипла к моему мокрому от пота телу, и я проклинала себя за глупость. Брисеида присоединилась к остальным. Как и все прочие женщины, Брисеида была влюблена в него. Влюблена в человека, который не любил ни мужчин, ни женщин. В человека, который жил только ради смертельной схватки.
Я намочила ткань в холодной воде и выжала, чтобы протереть ему лицо, встав на стул рядом с ванной. В его глазах появилась тень узнавания. Он поднял руку и положил ее мне на плечо.
— Лаодика?
— Да, господин. Идем, твое ложе готово. Возьми меня за руку.
Его пальцы напряглись; мне не нужно было смотреть на него, чтобы понять: он узнал мой голос. Выскользнув из-под его руки, я взяла со стола сосуд с маслом. Бросив быстрый взгляд на его лицо, я увидела, что он мне улыбается, — эта улыбка почти наделила его обычным ртом и была неожиданно нежной.
— Спасибо, — произнес он.
— Не за что, — ответила я, едва слыша себя из-за биения собственного сердца.
— Как давно ты здесь?
Я не смогла солгать.
— С самого начала.
— Значит, ты все видела.
— Да.
— Теперь у нас нет секретов.
— У нас есть секрет.
И потом, сама не зная как, я оказалась в его объятиях. Он не целовал меня; потом он сказал, что, поскольку у него нет губ, поцелуи не приносят ему удовольствия. Зато какое удовольствие приносило тело! И его, и мое. Во мне не было жилки, которую эти руки не заставили бы петь, словно лиру; я вся растворилась под натиском мощи, имя которой было Ахилл. Я, столько лун голодавшая, не зная, что голодаю, наконец-то познала власть богини. Она не разделила нас и не уничтожила; на крохотный отрезок времени я почувствовала, как богиня движется в нем и во мне.
115 
