195 
Но если чуть приподняться над нашей колотящейся радостью, бегущей упихивать тряпки в дорожный мешок, — таково ли должно было быть окончание сталинских злодеяний? Не должна ли была бы эта комиссия выйти перед общим строем, снять шапки и сказать:
— Братья! Мы присланы Верховным Советом просить у вас прощения. Годами и десятилетиями вы томились тут, не виновные ни в чём, а мы собирались в торжественных залах под хрустальными люстрами и ни разу о вас не вспомнили. Мы покорно утверждали все бесчеловечные указы Людоеда, мы — соучастники его убийств. Примите же наше позднее раскаяние, если можете. Ворота — открыты, и вы — свободны. Вон, на площадке, садятся самолёты с лекарствами, продуктами и тёплой одеждой для вас. В самолётах — врачи.
В обоих случаях — освобождение, да не так оно подано, да не в том его смысл. Разгрузочная комиссия — это аккуратный дворник, который идёт по сталинским блевотинам и тщательно убирает их, только всего. Здесь не закладываются новые нравственные основы общественной жизни.
Я привожу дальше суждение А. Скрипниковой, с которым я вполне согласен. Заключённые поодиночке (опять разобщённые!) вызываются на комиссию в кабинет. Несколько вопросов о сути его судебного дела. Они заданы доброжелательно, вполне любезно, но они клонятся к тому, что заключённый должен признать свою вину (не Верховный Совет, а опять-таки несчастный заключённый!). Он должен помолчать, он должен голову склонить, он должен попасть в положение прощённого, а не прощающего! То есть маня свободой, от него добиваются теперь того, чего раньше не могли вырвать и пытками. Зачем это? Это важно: он должен вернуться на волю робким. А заодно протоколы комиссии представят Истории, что сидели-то в основном виноватые, что уже таких-то зверских беззаконий и не было, как разрисовывают. (Вероятно, и финансовый был расчётец: не будет реабилитации — не будет реабилитационной компенсации.[132]) Такое истолкование освобождения не взрывало и самой системы лагерей, не создавало помех новым поступлениям (которые не пресекались и в 1956-57), никаких не получалось обязательств, что их тоже освободят.
А тех, кто перед комиссией по гордости отказывался признать себя виновным? Тех оставляли сидеть. Не очень было их мало. (Женщин, не раскаявшихся в Дубровлаге в 1956 году, собрали и отправили в Кемеровские лагеря.)
Скрипникова рассказывает о таком случае. Одна западная украинка имела 10 лет за мужа-бандеровца, от неё потребовали теперь признать, что сидит за мужа-бандита. "Ни, нэ скажу". — "Скажи, на свободу пойдёшь!" — "Ни, нэ скажу. Вин — нэ який не бандит, вин — ОУНовец". — "Ну, а не хочешь — сиди!" (председатель комиссии — Соловьёв). — Прошло всего несколько дней, и к ней пришёл на свидание едущий с севера муж. У него было 25 лет, он легко признал себя бандитом и помилован. Он не оценил жениной стойкости, а накинулся на неё с упрёками: "Та казала б, шо я — дьявол с хвостом, шо копыта у меня бачила. А яка мини теперь справа с хозяйством та с детьми?"
Напомним, что и Скрипникова отказалась признать себя виновной, и осталась ещё три года сидеть.
Так даже эра свободы пришла на Архипелаг в прокурорской мантии.
Но всё же не пуст был переполох Практических Работников: небывалое сочетание звёзд сошлось на небе Архипелага в 1955-56 годах. Это были его роковые годы и могли бы стать его последние годы!
Если бы люди, облечённые высшей властью и отягчённые полнотой информации о своей стране, ещё могли бы в эти годы оглянуться, и ужаснуться, и зарыдать? Ведь кровавый мешок за спиной, он весь сочится, он пятнает багрово всю спину! Политических распустили — а бытовиков миллионы кто же напёк? Не производственные ли отношения? не среда ли? Не мы ли сами?… Не вы ли?
Так к свиньям собачьим надо было отбросить космическую программу! Отложить попечение о морском флоте Сукарно и гвардии Кваме Нкрумы! Хотя бы сесть да затылок почесать: как же нам быть? Почему наши лучшие в мире законы отвергаются миллионами наших граждан? Что заставляет их лезть в это гибельное ярмо, и чем невыносимее ярмо — тем ещё гуще лезут? Да как, чтобы этот поток иссяк? Да может законы наши — не те, что надо? (А тут бы не обошлось подумать о школе задёрганной, о деревне запущенной и о многом том, что называется просто несправедливость без всяких классовых категорий.) Да тех, уже попавших, как нам к жизни вернуть? — не дешёвым размахом ворошиловской амнистии, а душевным разбором каждого павшего — и дела его, и личности.
195 
