VIII

Она дышит тяжко; это не укрылось от внимания швейцарского доктора. Она настаивает: он сжал ее руку, когда она произнесла его имя.

— На этой стадии болезни, фройляйн, чрезвычайно маловероятно, чтобы такой перелом, и, хотя я знаю, трудно, как это бывает слышать, но, кто не врач, часто обманывается из-за…

Кристина Тольди плотно зажмуривает глаза и мотает головой, еле заметно передергивается, будто стряхивая с плеч и с шеи снежные альпийские манеры врача, и наотрез отказывается слушать еще хоть слово. Ей некогда бороться с упрямствующим неверием. Она произнесла его имя, и он наконец ответил; это чистая правда.

Но форменная улыбка доктора не сворачивается, неподвижно натянутая над аккуратно постриженной треугольной белой бородкой. С высоты своего огромного роста он смотрит на фанатичную маленькую женщину, как на маленькую девочку, которая еще верит в Деда Мороза, и дает отвести себя в палату, и терпеливо баюкает безвольную руку пациента, и покорно молчит, пока Кристина, все больше напрягаясь, распевает — с каждым разом все медленнее, — имя пациента. Он стоит с другой стороны кровати, немного сгорбившись, прозрачная планшетка под мышкой, остро чувствуя, как тикают часы, рука потеет в руке коматозного пациента, гнев точно отмеренными дозами разбавляет его терпение, капля за каплей, повтор за повтором: Имре… Имре…

— Теперь, пожалуйста, послушайте меня, фройляйн. Мне придется настоять. Я имею к вам всяческое сочувствие, но герр Хорват переживает — майн гот.

С обострившимся вниманием он в молчании ждет еще несколько минут (теперь легкокрылых, а прежде неуклюжих) и наконец пишет по-немецки в свою планшетку — зафиксированный факт: 22.20–22.35: пациент отвечает на вербализацию, производя пожатие руки, слабо, Зх/.25 часа, каждый случай немедленно после объявления имени пациента, только правой рукой. Кристина склоняется и нежно целует уснувший лоб, гладит искаженное, обросшее серебряной бородой лицо.

— Это чудесно, Кристина, чудесно. Я абсолютно потрясен. Пожалуйста, сразу звоните мне, как только будет о чем сообщить. Я буду на месте весь вечер. И конечно же, я сейчас всем здесь сообщу счастливую новость. — Он кладет трубку. Ее воодушевление не оставляет безразличным. — Этот диапазон вот тут, — говорит он молодому австралийцу, вдвоем с которым они допоздна засиделись на работе, галстуки у обоих распущены в вытянутые Y, — продажи иностранных переводов венгерской классики из нашего каталога, по странам. Как видим, не золотая жила, но недорого и гарантированно восстановимо…

— И все же нам нужно сохранять реалистичный взгляд на разворот событий, — говорит врач, впрыскивая инъекцию здорового швейцаризма. Он умеет распознать, с проницательностью, за которую его давно ценят коллеги, что эта неуравновешенная юная леди легко может пасть жертвой гиперэмоциональной реакции, если больной не вскочит сей же час с кровати и не начнет перед ней плясать. Эта картина веселит врача, и он вывешивает на лицо улыбку — равно для собственного удовольствия и чтобы унять перевозбуждение Кристины.

«Берегись, мировое зло — идет Венгрия!» — две статьи, посвященные участию Венгрии в антииракской коалиции, заставили Джона несколько дней непрерывно разъезжать И он еще не истощил свой траченый запас иронии; он замечает несоответствие окружающей обстановки своим внутренним монологам, которые может останавливать лишь на время и с большим трудом Например, «Я напыщенный, сентиментальный идиот» ревет так громко, пока он сидит в приемной только что назначенного пресс-офицера штаба венгерской армии, что с тем же успехом его могли бы передавать по общей трансляции. «Она была одним из тех редких людей, которые знают, как надо жить» — это рвалось из пошлого либретто днем позже в полевом лагере, пока адъютант из пресс-службы водил его от одного нетопленого здания к другому нетопленому зданию. Первое из нескольких исполнений «Что за придурок целый час воет в кабинке венгерского туалета?» происходит под аккомпанемент ритмичного «шуп-пуп-бам» минометных стрельб на припорошенной снегом продуваемой равнине на полпути между Папа и Шопроном. Написание первого выпуска «Берегись, мировое зло — идет Венгрия!» в редакции «БудапешТелеграф» тормозится особенно настойчивым, богато аранжированным римейком «Я напыщенный и т. п». Назавтра в полдень он нетерпеливо и почти на двух языках расспрашивает поочередно трех служащих «Блюз-джаза» и наконец добирается до того, кто знает Надин домашний адрес. «Она была из тех редких и т. п.», — мурлычет подавляемая реприза, пока он ходит взад-вперед мимо ее дома тем же вечером и на следующее утро, и на следующий день, смехотворно не решаясь войти или постучать в облупившуюся маленькую дверь, вырезанную в громадных старинных каретных воротах. Удивляясь зияющему отсутствию духа, он ретируется к Ники. Она — единственный человек, кого Джон может представить своим спутником, и не важно, сколько недель прошло с тех пор, как они виделись в последний раз.

  172