– Наши барды всегда ценили арфу, – заметил Мервин, не глядя на нее. – Христиане в своих храмах поражают верующих иным, пожалуй, более совершенным инструментом – органом. Я слышал его и был изумлен его могучим многоголосием. Но когда душа жаждет музыки, не все ли равно, какие крылья поддержат голос и душу в их полете?
«Возьми!» – мысленно приказал он, глядя в ее расширившиеся глаза.
Девушка повиновалась. Друид не ошибся, полагая, что она обучена играть. Поначалу неловко, точно припоминая, потом все увереннее и прекраснее зазвучала арфа. Безусловно, у Эммы был божественный дар, и каждый звук, казалось, минуя ухо, входит прямо в сердце. И озарялась тьма, окутывающая девушку, и хотя боль и не уходила из ее глаз, но открывались врата ее запертой души.
Огненные точки плясали в ее темных, как у лани, глазах. Эмма смотрела на огонь, словно черпая в нем силу. И вдруг зазвучал ее голос:
- Мой друг, огонь, гори, гори,
- Скажи, в грядущем что нас ждет?
- Средь пустошей моей судьбы
- Скажи, что в жизнь мою войдет?
- По тропке мрачной и крутой
- Ведет меня дорога в мрак.
- Скажи мне, светлый друг огонь, —
- Кто друг в пути мне, а кто враг?..
Даже у Мервина перехватило дыхание. Боги, о боги – какой голос! Немудрено, что, обладая таким даром, эта девушка страдала, не давая ему выхода. Какое же несчастье гасило в ней благотворные порывы чувств? Но если она способна так петь, значит, не все потеряно, нежность и надежда еще могут воскреснуть в ней. Силы тьмы не навечно овладели ее душой.
- Я духу светлому огня
- Поведаю печаль мою.
- Где ждет пристанище меня?
- Забуду ль тех, кого люблю?
Теперь и Ролло не был праздным слушателем. Он приподнялся, сел, не сводя с девушки восторженного взгляда. Но вместе с восхищением в его глазах была и боль. Оказывается, он вовсе не знал свою пленницу, наталкиваясь в ней на отчаяние и ненависть, которые сам же и породил. Так кто же она? Колдунья или фея, огрызающийся волчонок или лань?
Лицо девушки было печальным, в глазах стояли непролитые, затаившиеся слезы. Арфа звучала все глуше, звуки растворялись в рвущейся наружу боли.
Наконец последние аккорды замерли под сводом пещеры, и стало так тихо, словно вместе с пением исчезли, завороженные, все звуки мира. Три человека, как безмолвные духи, застыли у огня. Девушка сдавленно застонала и, отложив инструмент, кинулась прочь.
Ролло хотел было догнать ее, но друид успел поймать его за запястье.
– Не надо. Не делай этого. Дай ей хоть на миг забыть, что она твоя пленница. Она не убежит, но ей станет легче, если сейчас она побудет одна.
Ролло остался на месте. Мервин наблюдал за ним. Лицо норманна было сумрачным.
– Тебе нравится эта девушка? – спросил друид.
– Давно уже ни одна женщина до такой степени не занимала мои помыслы. Но она принадлежит не мне. Ее избрал для себя Атли, мой младший брат, – ответил Ролло.
Вначале щеки Мервина дрогнули в улыбке.
– В ней столько сил, что она никому не будет принадлежать полностью. Если, конечно, сама того не пожелает.
Ролло нетерпеливо повел плечами. Достав кинжал из ножен, он вонзил его по рукоять в мягкую почву у камней очага. В каждом его движении чувствовалось едва сдерживаемое напряжение.
– Я в одном лишь уверен – кто бы ни взял ее себе, тот никогда не сможет сказать последнее слово.
Мервин смотрел на одиноко лежащую арфу. Ее корпус был сделан из священного дуба, а ветви – из рогов могучего тура, сам верховный друид произнес над ней заклинания. Мервин гордился тем, что обладает ею. Однако сейчас ему казалось, что чудесный инструмент больше не принадлежит ему. Арфа словно признала рыжую девушку новой хозяйкой и сейчас тосковала о ней.
Но не одна она. Норманн также не мог отвести глаз от занавешенного шкурой входа в пещеру.
– Не сбежала ли она, вопреки тому, что ты говоришь?
– Нет, не тревожься.
– Ты не знаешь эту безумную, Мервин. Она, точно завороженная, только и помышляет о том, как бы бежать, и готова скорее погибнуть, нежели признать свое поражение.
– А ведь как раз это и нравится тебе в ней, норманн. То, что она силой равна тебе.
Ролло натянуто рассмеялся.
– Ты бредишь, жрец. Взгляни на эту пичугу и на меня.
– Не об этом речь, Ролло, и ты прекрасно меня понял. Окажись ты на ее месте, разве смирился бы ты с поражением и пленом? Разве не помышлял бы о мести?
С минуту Ролло пребывал в задумчивости.