Эпопея Периклова похода в Херсонес Фракийский явилась еще одной живой страницей в доблестной жизни стратега. Это признал даже такой противник, как Фукидид, сын Мелесия, чье знатное происхождение делало его голос в Афинах достаточно весомым во всех отношениях…
В это утро – перед самой зарею – она увидела во сне землеройку. Точнее, не землеройку, а какое-то другое, но очень похожее на землеройку существо. Вроде мыши. Многие милетянки славились как толковательницы снов. Аспазия же не верила снам. Анаксагор объяснил ей, что все это – игра воображения, зряшная работа атомов спящего головного мозга. С тех пор и разуверилась она и отказалась от толкования снов.
Он тоже не спал. И она сказала:
– Я видела сон…
Он продолжал смотреть наверх.
– Я видела сон, – продолжала она, – только что. Мне кажется, что я и сейчас во сне.
– Я целовал тебя, – признался он.
Аспазия не поверила.
– Я видела землеройку.
Он повернулся к ней:
– Землеройку?
– Да. Или что-то вроде нее.
– Ты когда-нибудь видела ее наяву?
– Я? Никогда! Это оно так назвало себя…
– Кто – оно?
– Маленькое мышеподобное существо. «Я – землеройка», – сказало оно. И тут же, на моих глазах, стало увеличиваться в объеме. Оно росло и выросло во льва. Настоящего льва! С гривой, усищами, когтями, длинным хвостом с кисточкою на конце.
– Аспазия, чему приписываешь ты свой сон?
– Горю.
– А может, усталости?
– У меня болит голова. Ноет она целыми днями. Боль немного стихает только там, на кладбище. Когда увижу камень… Кресилай – великий мастер.
– Он сделал бы лучше. Он торопился.
– Я не знаю стелы краше.
– Пожалуй, и я. Впрочем, запомнилась одна. В некрополе Диоскурии. Я люблю бродить по некрополю. На каменных страницах скорбной кладбищенской книги – история города… Я видел стелу в некрополе. И никогда не забуду глаза…
– На ней была изображена женщина?
– Да. Скорбящая мать.
Она взяла себя за виски. Обеими руками. Сжала голову. Помассировала ее. И спросила словно невзначай:
– Зачем мы с тобою живем?
Он и сам этого не знал толком. Но Перикл предположил, осторожно, неуверенно, как слепец, нащупывающий на земле оброненную монету:
– Может быть, ради них?
– Как это – ради них?
Объяснить это невозможно. В самом деле, как это жить ради мертвых? Ради памяти о них? Или ради продолжения жизни, нить которой может разорваться?
Она сказала:
– Я видела землеройку…
– Ты уже говорила об этом.
– И она выросла во льва.
– И об этом тоже.
Она приподнялась. Странно посмотрела на него. Таким долгим, почти бессмысленным взглядом. Перикл протянул руку, достал со стола сосуд с водой и подал ей:
– Выпей, Аспазия.
Она говорит:
– Землеройкой назвалось само существо. А лев не признался, что лев. А почему же признаваться? Ведь он вырос из нее! Из такой ничтожной и маленькой крошки! – Аспазия показала половину своего мизинца.
Он поцеловал ее в холодную и белую шею. Не лучше ли поговорить о жизни, чем о землеройке и страшном льве?
– Нет, – решительно возразила Аспазия. – Мне нужно подумать, прежде чем решусь жить.
Он испугался:
– Аспазия!..
Он очень испугался. Ибо она нужна ему.
– Аспазия!..
Он почти умоляет ее. Так просят только бога. Да и то не всякого…
В полдень постучали. Перикл открыл дверь. На пороге стоял мрачный Евангел. Словно посланец подземного царства. Он сказал:
– Только что был глашатай. К тебе направляется…
И не закончил фразы.
– Кто направляется, Евангел?
Раб помрачнел еще больше:
– Депутация.
– Чья?
– Народного собрания.
– Зачем?
И Евангел сквозь зубы, как о большом несчастье:
– Наверное, с просьбой. У них нет головы. Им нужна голова.
Он обернулся к ней. Она стояла у ложа. Бледная. Вся в белом. Она сказала, улыбаясь через силу:
– Оно само назвало себя: землеройка!..
– Да, я знаю.
– На самом деле это был лев. Настоящий. Ливийский.
Евангел повторил:
– Им нужна голова.
– Чья?
– Твоя, о господин! – И добавил: – Они скоро будут здесь. Приготовься, господин.
И удалился. Такой же мрачный. Может, и ему приснился сон.
«Они – настоящие люди, – с завистью подумал Перикл, – им снятся сны. Другое дело, сбудутся они или нет. Главное не в этом. Важно, что снятся. Важно, что атомы не спят. Они думают и во сне. Только человеку да щенятам снятся сны…»