Последние отзывы

  42  

Супруги отбыли на другой день на рассвете. Генри слышал веселый гомон во дворе замка – барона сопровождал большой отряд, как и полагалось северному тану^[20] в этих суровых землях. И снова Генри почувствовал себя заброшенным и одиноким, как и в самом начале своего пребывания в Нейуорте, когда новогодний праздник, Богоявление и Крещение следовали одно за другим и обитатели замка поднимали чаши и веселились, а он цедил потогонные отвары, мечтая о глотке прохладного эля.

Когда шум отъезжающего отряда затих и Генри стал было задремывать, в покое появилась зареванная Кэтрин Майсгрейв и уселась на краю его ложа, шмыгая носом.

– Давай, рассказывай, – велел герцог.

С маленькой дочерью Майсгрейвов у него установились совершенно приятельские отношения. Девочка повсюду бегала за ним, и он этому не противился, как бы Кэтрин ни донимала его своими расспросами. Он всегда был терпелив и весел с нею.

– Они все уехали, – обиженно протянула Кэтрин. – И забрали с собой Дэвида. А я так хотела поехать! Олнвик – самый прекрасный замок на свете, я была там в прошлом году на Троицу. Я думала, что поеду и теперь, а они… А отец…

И она расплакалась навзрыд. Генри принялся ее утешать. Он напомнил, что маленький Майсгрейв – крестник Перси, к тому же именно в праздник Сретения Богородица принесла маленького Иисуса в храм, и потому в этот день всех первенцев мужского пола приводят в церковь. Но Кэтрин ничего не желала слушать.

– В этот день дарят друг другу свечи и пекут блины, а в Олнвике устраивают фейерверк. А я никогда-никогда не видала этого! И Дэвид увидит это огненное чудо первым, а потом станет дразниться!

Генри взамен пообещал, что когда-нибудь он возьмет ее с собой на Юг, в Йорк или даже в Лондон, и они увидят фейерверк куда более пышный, чем в Олнвике. Это подействовало. Глаза Кэтрин высохли, и она внимательно уставилась на Генри Стаффорда.

– Это правда?

Он поклялся, хотя и знал, что лжет, и если уж уедет, то никогда больше не переступит порог Нейуорта.

Затем Кэтрин строго спросила, правда ли то, что на него напал во время охоты оборотень. Генри уточнил – никакой не оборотень, а старая волчица. Но Кэтрин это не устраивало.

– Все говорят, что это не простая волчица. Люди из деревни проткнули ее колом из осины, а потом сожгли и пепел развеяли по ветру. Даже мама говорила, что эта волчица хитра, как ведьма, и вела себя иначе, чем обычные звери.

Девочка солидно осенила себя крестным знамением.

Генри почел за благо согласиться с ней. Что ж, пусть себе считают, что в волчицу вселился злой дух. Пожалуй, тогда его поражение не будет выглядеть столь позорным. С него достаточно и одной мысли о том, что его спасла женщина, за которой он пытался ухаживать, на которую он хотел произвести впечатление. Стыд жег его сердце, и герцог дал себе слово, что уедет из Нейуорта, едва только ощутит в себе достаточно сил…

Он был силен и молод и не мог долго валяться в постели. Поэтому, едва капеллан снял повязку с его лица, добавив, что кость ноги не затронута и пострадали лишь мышцы, Генри решился встать. Минула всего неделя, а он, прихрамывая и поддерживая руку на перевязи, уже пересек покои и встал у окна. Круглое посеребренное зеркало, которое подала ему камеристка Молли, отразило его изборожденное рубцами лицо. Багровые полосы тянулись от подбородка через скулу к виску, но молодой лорд понимал, что и за это он должен возблагодарить Бога, не допустившего, чтобы волчица вырвала ему глотку. Глаза Генри не утратили своего очарования и блеска, а рубцы хоть и обезобразили всю левую половину лица, однако не настолько, чтобы Кэтрин, с любопытством изучавшая новый облик высокородного гостя, не заметила:

– Мне вас очень жалко. Однако вы по-прежнему очень красивый.

Герцог обнял малютку. Всегда много внимания уделявший своей внешности, он лишь теперь понял, что для него значило лицо. Наверное, это было недостойно воина, но так уж вышло, что Генри Стаффорда воспитывали большей частью женщины, и, если он и научился прекрасно владеть оружием, объезжать коней и держать себя с достоинством, все же в его характере сплелись и женская мягкость, и ранимость, и податливость. И хотя он старался не показать, что раны еще тревожат его, лишь один Ральф Баннастер знал, что его господин едва не расплакался и не швырнул в камин зеркало, увидев, что сталось с его обликом.

– Мы уедем отсюда, Ральф, – твердил он оруженосцу. – Уедем, как только я смогу сесть на коня. Я не хочу, чтобы леди Анна видела меня таким.

  42