И вот теперь, когда они оказались дома, она вдруг почувствовала, что готова простить, что вовсе не так уж и зла на мужа. Необходимо лишь первой сделать шаг к примирению. О, почему, почему она не выслушала его, когда он попытался заговорить? Тогда все было бы хорошо.
Разве это так больно – пережить объяснение, вспышку, резкие слова, наконец, но потом вновь обрести покой у него на груди? Ибо, несмотря на то, что случилось в Олнвике, что-то внутри твердило ей, что Мод Перси никогда не занять и малой частицы того места в сердце Филипа, которое принадлежит ей.
Решив завтра с утра обо всем поговорить с мужем и успокоенная этой мыслью, Анна уснула.
Однако утром ее ждали обычные дела, им было несть числа, и потому пришлось отложить разговор. О Генри Стаффорде она не думала вовсе. Главное – Филип, а уж с герцогом все уладится само собой…
Анна хлопотала в овчарне. Ей сказали, что черноголовая овца Пегги кормит лишь одного из ягнят, второго же отказывается признавать и гонит прочь. Это случалось уже не впервые. Анна сердито накричала на овцу, но та, устроившись среди сухого душистого клевера, и ухом не повела.
Анна подтащила к себе крохотного, отощавшего, жалобно блеющего ягненка и принялась кормить его с рожка молоком. В этом году было немало ягнят, которых бросили овцы. Их держали в особом загоне. Анна следила за их кормежкой и часто сама бралась помочь. Овцы были ее идеей, и она хотела входить во все, что связано с ними.
Накормив одного, она извлекла из-за загородки следующего ягненка. И вдруг услышала:
– Могу ли я помочь, баронесса?
Генри Стаффорд, облокотясь о доски, с улыбкой глядел на нее.
Он был в простой кожаной одежде, на щеке горели рубцы, но бирюзовые глаза под темными прядями волос светились бесшабашным блеском.
Анна, немного опешив, исподлобья взглянула на него.
– Помилуй Бог, ваша светлость! Что вы говорите? Это дело не для сиятельных лордов, в чьих жилах течет королевская кровь!
Но он уже ступил за перегородку. Испуганные овцы метнулись в разные стороны.
– Разумеется, мой титул во многом меня ограничивает. Но ведь и вы, леди Майсгрейв, баронесса Нейуорта, беретесь за дела, которыми могли бы пренебречь.
Анна смотрела с вызовом.
– Вы меня осуждаете?
– Наоборот, миледи, я восхищаюсь вами. И вы это знаете, прекрасно знаете.
Он смотрел на нее так откровенно, что Анна почувствовала, как багровеют ее щеки. Она злилась на себя за смущение от ласкового мужского взгляда и понимала, что дворовые люди с любопытством наблюдают за этой сценой. Но Генри внезапно заговорил о разведении овец в Уэльсе, выказав при этом такую осведомленность в вопросах торговли шерстью, что Анна невольно выразила удивление. Герцог же лишь посмеивался.
– Даже король Эдуард сейчас торгует шерстью и разбирается в ее сортах и цене не хуже первого из купцов Сити.
Он рассказал, как ребенком в точности, как и Дэвид Майсгрейв, любил возиться с ягнятами. Его нянька, валлийка Мэгг, бранясь без конца, мыла и переодевала его по три раза на дню – и все из-за этих забавных кудрявых созданий.
Анна улыбалась. Она давно заметила, что с Генри Стаффордом легко говорить, когда он вспоминает родной Уэльс. Его голос становится мягче, глаза светлеют, а в его рассказах родной край выглядит словно земля обетованная. И действительно, Генри искренне считал, что в мире нет больше таких цветущих долин, мягких зеленых холмов с овечьими тропами, таких кристально чистых речек, таких неприступных замков.
В этот миг на пороге овчарни возник Филип Майсгрейв. Он был в дорожной одежде и высоких сапогах для верховой езды.
Слегка поклонившись, он учтиво поздоровался с герцогом, а затем обратился к Анне:
– Я уезжаю на горные пастбища. Мне сообщили, что там видели чужих людей, и я думаю, что будет лучше, если я усилю там охрану.
Анна смотрела на него, чувствуя, как кровь отливает от лица. Филип нашел ее в обществе герцога, они оба были веселы и беззаботны. Он снова видит, что ей хорошо с Генри Стаффордом! Но барон оставался спокоен, был любезен с Бэкингемом, мягок с нею. Все это граничило с безразличием. Он уезжает, оставляя Анну в Нейуорте вместе с гостем… Неужели Мод Перси так завладела его душой, что он охладел к ней?
Филип повернулся и, ударяя хлыстом по голенищу сапога, направился к выходу. Он шел неторопливо, и Анна не выдержала. Сунув растерявшемуся герцогу рожок с молоком, она бросилась следом.
– Филип, остановись!