18 
Филипу хотелось успокоить Анну, снять груз боли с этого маленького, такого дорогого ему сердца.
– Еще я слышал, – продолжал он, – как при дворе Глостера рассказывали, что именно младший брат короля пешим повел войска и удерживал левый фланг, что тоже абсурдно – как может хромой вести пехоту? Но люди верят тому, чему хотят верить. Зато о том, что Кларенс изменил в самом разгаре битвы, никто и не упоминает. Говорят, что он встал на сторону брата еще перед сечей под Барнетом, а измена последовала не то со стороны Оксфорда, не то Монтегю. Видимо, сам король хочет, чтобы неблаговидная сделка братьев Йорков против Уорвика была забыта. Ты слушаешь меня, Энн?
– Конечно.
Филип увидел, как она смахнула слезу. Тогда он опустился с кресла на колени и, притянув Анну к себе, обнял. Он ничего не говорил, а лишь гладил ее волосы. Неожиданно он вспомнил, как в первые дни в Нейуорте они иной раз занимались любовью прямо у огня, на этой шкуре.
Воспоминание о том времени вдруг настолько взволновали его, что руки сами собой крепче сомкнулись вокруг талии жены, а губы потянулись к ее губам. Но Анна, казалось, была далеко отсюда – она даже не заметила волнения мужа.
– Понимаешь, Фил, – сказала она, – я ведь люблю Изабель и давным-давно все ей простила. И не потому, что Библия учит прощать врагов наших. Простить ее мне казалось столь же естественным, как дышать и молиться. Она моя сестра, и, кроме нас двоих, никого из Невилей больше не осталось. И это новое предательство больно ранит меня. Скажи, за что она так ненавидит меня – давно умершую Анну?
Филип обнимал ее, чувствуя, какая она теплая, мягкая, гибкая. И то, как она сейчас сидела, откинувшись в кольце его рук, заставляло его кровь шуметь в висках. Он нежно коснулся подбородка Анны и повернул ее лицо к себе.
– Ты вовсе не Анна Невиль, родная. Твое родовое имя – Майсгрейв, и ты принадлежишь одному мне.
Теперь она увидела знакомый блеск в его глазах, почувствовала, как рука Филипа скользнула по ее бедру.
– Не стоит, Фил. Сейчас, когда я думаю об Изабель…
– Не думай, малыш… не стоит об этом.
Она ощутила его дыхание на губах и легкий дразнящий поцелуй. Ей вдруг стало легче.
Мир предательства и честолюбия, отголосок которого так больно задел ее сегодня, остался в прошлом. Она покинула его ради этого человека, с которым так счастлива, который стал ее семьей, защитником, братом, всем на свете. И она любит его. Сейчас, когда он касался ее нежно, так нежно, что она слабела, Анна испытывала мгновенный взлет блаженства оттого, что у нее нет пути назад, что она связана с Филипом навсегда, она сама его выбрала и ему безраздельно принадлежит.
– Моя сладостная фея… – шептал он.
Филип целовал ее долго, медленно, лениво – ведь впереди у них была целая ночь… Целая жизнь… Его ласковые руки пробудили в Анне горячую ответную волну желания, его медлительность доводила ее до исступления. Она сама льнула к нему, покорялась и лишь засмеялась, когда он уложил ее на пушистый мех у огня…
И все оказалось далеким и неважным – горькие воспоминания, утрата близких, недавние страхи. На этом свете остались только они – Филип и Анна…
2
Анна проснулась затемно. Не поднимая век, она слышала, как на птичьем дворе горланят петухи. Пора подниматься. Однако, когда она пошевелилась, рука мужа властно удержала ее. Анна улыбнулась и открыла глаза. Филип спал позади нее, обняв и прижав ее к себе так, что она вписалась в изгиб его тела. Ей было тепло и хорошо, а спальня уже остыла, уголья в камине едва тлели, и лишь по одной головне время от времени пробегал голубоватый язычок пламени. Подумать только, ведь вчера их была такая груда, что огонь ревел, а ее муж подбрасывал и подбрасывал все новые поленья, так что, когда она, усталая, задремала на медвежьей шкуре, ее тело, казалось, напиталось медвяным жаром. Лишь позже, сквозь дрему, она ощутила, как Филип поднял ее на руки и отнес в постель, укутав меховым одеялом.
Анна осторожно погладила обнимавшую ее руку и улыбнулась, вспоминая прошедшую ночь. Это было восхитительно! Они любили друг друга долго, страстно и никак не могли насытиться. Она так счастлива, что за протекшие неполные семь лет они так и не разучились безумствовать, находя ослепительное упоение друг в друге.
Петухи продолжали вопить, и вскоре на одной из башен загудел рожок, возвещая наступление нового дня. Анна на миг прикрыла глаза. Когда-то, давным-давно, она любила подольше поваляться в своих покоях в Вестминстере и подчас приводила церемониймейстеров и дворецких в отчаяние, нарушая этикет и оставаясь в постели едва ли не до полудня.
18 
