458 
И вот — оно. Его писал Войтинский, — ещё на памяти, как был боевой товарищ, а засосало в то же болото.
Товарищи солдаты на фронте! Лишения, которые вы сейчас несёте, — дело рук царя и его приспешников, грабителей и палачей. Совет обратился ко всем народам с воззванием... но ничего оно не будет стоить, если полки Вильгельма... Что будет, если русская армия сегодня воткнёт штыки в землю? Разгромив наших союзников, германский император, помещик и капиталист поставят свою тяжёлую пяту на нашу шею... Мы зовём к революции в Германии и Австро-Венгрии, но нужно время, чтоб они восстали, а это время никогда не наступит, если вы не сдержите натиска врага на фронте. Теперь вы защищаете не царя, но своих братьев. (Лукавая казуистика!) Но нельзя защищаться, решив во что бы то ни стало сидеть неподвижно в окопах; иной раз ожидать нападения — значит покорно ждать смерти. Не отказывайтесь от наступательных действий. (Всё-таки — тон умоления, раскат революции так просто не остановишь!) Вы с открытой душой идёте брататься, а германский военный штаб использует...
Большевики требуют: прежде чем обсуждать воззвание здесь — обсудить его на заводах и в полках! Чхеидзе вставлен в колею: Совет — самое высокое собрание. Кричит большевик: „Тут зажимают рот! Буду жаловаться своим шести тысячам избирателей!”, — а ему кричат обмороченные: „К пушке его привязать! В Германию отправить!” И — всё равно заголосовали.
Как сказал вчера Керенский, правда, лучше б не дожить до этого дня. Предали Манифест...
Но и на этом вожди не успокоились, нет! Опять Церетели. Спекулируя на советской конъюнктуре, он полный хозяин здесь. Сегодня приняли два исторических документа, но у нас есть и внутренний фронт, и имя ему — анархия. И анархия переходит в действия, мы с этим не можем помириться. Все свободные помещения должны быть на учёте, и нельзя их занимать без Исполнительного Комитета.
А, ещё ж эта у вас заноза! Ну, и как вы справитесь, посмотрим? Анархистов — уговорами не возьмёшь, а большевиков — так и уговаривать не посмеете.
А вот как. Выходит со словом круглолицый Гоц. Не покрасневши, берёт на себя революционный ветеран полицейскую задачу против своих же революционных товарищей. Вот, он вчера ездил на переговоры с анархистами в захваченный дом герцога Лейхтенбергского. Ночью они ушли, а сегодня проверено, что они наделали. Полный хаос, перепорчены ковры, портьеры, мебель. (Вряд ли в этом зале найдёте сочувствие герцогу.) Вскрыты все хранилища, взломаны шкафы, побиты вазы. Разорили кладовую съестных припасов, винный погреб, шампанское. (Охлос облизывается — жалко нас там не было.) Унесено ценное оружие, даже шпага Наполеона, всё столовое серебро, переоделись в костюмы герцога и в кружева — и только тогда уехали автомобилями.
Оживление и гогот. Не рассчитал Гоц. И не стыдно ему продолжать?
А сейчас захватили за Невской заставой особняк детского садика. А теперь — Гоцу ехать на переговоры и в дачу Дурново. И он просит Совет поддержать решение Исполнительного Комитета: выразить резкое порицание захватам.
На трибуну вырывается необузданный лохматый Блейхман. Если Совет примет такое постановление — он станет на буржуазную точку зрения. Большевики и эсеры тоже занимают чужие помещения — а когда занимают анархисты, то поднимаются сразу разговоры. Пусть господа, которые заседают в вашем Исполнительном Комитете, пьют шампанское с герцогом и с Дурново — а мы, анархисты, не сойдём со своего революционного пути и не подчинимся!
Невыгодный момент для Исполкома.
И максималист-булочник присоединяется к анархисту: Совет не имеет права лишить жён и детей рабочих — парка герцога Лейхтенбергского.
Но нашёлся выгодный момент и у Гоца:
— Что касается защиты интересов Дурново, то я в своё время за покушение на него отбыл 8 лет каторги, не знаю как Блейхман. Мы — не Дурново защищаем, а общественный порядок.
Отбил удачно.
Вышел эсер:
— Эсеры получили помещение с согласия власти, у нас не было никакого. А вот анархисты захватывают, хотя их товарищ Сахновский имеет собственных две дачи и мог бы их пожертвовать партии. Надо сначала жертвовать своё, а потом захватывать чужое.
Хохот и бурные аплодисменты. И Сахновский же тут, в зале, попал.
Большевик кричит: „А у Скобелева есть имение!” (Тоже правда.)
Тут анархисты стали ругать Гоца и Церетели поносными словами. Президиум пригрозил принять меры против тех, кто не умеет пользоваться свободой слова.
458 
