– Милюкова в крепость!
– Смерть Гучкову!
– Покажем буржуям нашу силу!
– Бить буржуев!
– Да здравствует Германия!
После этой „Германии” Колчак вот тут, с балкона бы, из пулемёта сам их охотно косанул.
В солнце всё резко видно. Есть красные знамёна, расписанные и сусальным золотом, а одно знамя – чёрное, зловеще. Подошли ближе – на нём череп со скрещенными костями и „Да здравствует Коммуна!”.
С тротуаров бранились, но потом – дрогнули, стали разбегаться. Захлопывались ставни магазинов.
И так, разметая Невский, они победно шли – мимо Екатерининского сквера, к Гостиному двору, и дальше, Колчак провожал их зорким взглядом – и там, увидел, у городской думы: блеснула поднятая шашка, а спустя – донеслись выстрелы. Да – десятка три!
Сумятица. Разбег. Во все стороны, за углы, сотни людей, свалка, а кто-то остался лежать?
Уверенность Колчака доплотилась: Временное правительство не способно управлять государством.
Нужна диктатура.
Всероссийская.
Да откуда её теперь взять?
78
А голод Колю раздирал среди дня когтями: не позавтракал дома как следует, а потом уже ни домой, ни к друзьям сбегать, и французской булки теперь так просто нигде не купишь. Но погорячило в желудке, пожгло – утихло. И даже весело: так – и надо сегодня. Легко!
В этот многолюдный многосолнечный день – где только с приятелями не побывали, потолкались, поспорили всыть, – а вот к стрельбе на Невский не попали, даже и ко второй. По слуху – кинулись сюда, бежали, насилу отпыхались.
Дохнуло грозным, какого не было утром.
Весь Невский – кипение. Промелькнули два санитарных автомобиля. Пробегал какой-то студент без пальто и фуражки и кричал-умолял, что нужна ещё карета скорой помощи: в вестибюле Волжско-Камского банка лежат ещё раненые. Начинали идти и трамваи, но с трудом, сильно звоня, потому что возбуждённые кучки собирались и на трамвайных путях. Затолпило извозчиков.
И все друг другу с живостью передавали, кто что видел, кто чего не видел, но верно слышал. Это была „рабочая милиция”. Нет, они называли „красная гвардия”. Просто – ленинцы. На Михайловской ещё сейчас лежит труп. Это был – завод Парвиайнен. Солдаты голыми руками геройски разоружили вооружённую чернь. Всего только 5 раненых, но есть и штатские. Нет, человек пятнадцать. Шашкой ранена в голову женщина. Другой студент, истерически рыдая:
– Мало нас фараоны расстреливали! Теперь будем друг друга расстреливать!
– Вооружённые против безоружной толпы! По старому пути идут!
С сигарой в зубах, с менторским видом:
– А почему с ними не расправились судом Линча?
Говорят, пули попадали и в верхние этажи. Но сейчас все балконы переполнены любопытными.
Грузин в тонкорунной завитой козьей папахе:
– Никаких убитых не было.
– Ну как же так, если вот люди видели?!
Говорят: не умея стрелять, сами же своего рабочего подстрелили сзади.
Негодуют:
– Когда в манифестациях самые страшные – Винавер и гимназисты, кто смеет брать в руки оружие?!
– А что ж новая теперешняя милиция – что ж они не остановят? Куда они попрятались?
А вот солдаты задержали штатского, рабочего вида, – обыскивают, нет ли оружия.
Матрос, сплёвывая:
– Да Петроград полон шпиёнов! Они тут как головастики в луже.
– Обратите внимание: все военные – за Временное правительство!
– Долой Ленина! Это из-за него стреляли! Арестовать его!
Но уже и снова высовываются, шныряют:
– Это тёмные силы стреляли, чтобы поссорить рабочих с солдатами! Это буржуазия подстрекала стрелять в безоружную толпу!
– Вон этих! Долой! Не хотим слушать!
Безногий солдат: – Вот я готов костылём бить провокаторов!
Ещё матрос: – Мутят одни смутьяны. Родины они не любят, не слушайте их, гоните прочь!
Говорят: были не только с Выборгской стороны, но ещё с Полюстровской, и с Васильевского острова. Говорят: многие совсем нехотя шли… Женщин спросили: „А почему долой?” – „А мы почём знаем? Мы работали, к нам пришли, сказали – бросайте, идите на Невский! Мы и пошли.”
– А по номерам отобранных винтовок – нельзя узнать, кто стрелял?
– Винтовки – все незарегистрированные, расхватаны в первые дни революции.
У Коли с друзьями просто ноги-руки вытягивает: куда бежать? кого найти? чем помочь?