Особенно,... 
108 
И у Ратбода даже была кандидатура на этот пост – Рикуин Верденский, глава арденнского рода, человек могущественный, пользующийся уважением в среде лотарингской знати и вполне заслуживающий принять из рук Ренье герцогскую корону.
И Ратбод развил лихорадочную деятельность. Пока знаменитые доктора колдовали над полуживым Ренье, пускали ему кровь, пичкали травяными настоями, а все церкви герцогства денно и нощно молились за жизнь герцога, канцлер рассылал повсюду гонцов, вел переговоры, запугивал, задабривал, одаривал. И он молил о чуде, молил, чтобы Длинная Шея выжил или продержался до тех пор, пока не будет решен вопрос с управлением герцогства. И, видимо, молитвы достойного прелата были услышаны, ибо уже в конце февраля стало ясно, что кризис у Ренье миновал.
Весна настала ранняя, и хотя постоянно шли дожди, Ренье полюбил сидеть в кресле на открытой галерее замка, смотреть, как медленно текут воды серой ленты Мааса.
– Вы еще поборетесь, мессир, – убеждал его Ратбод, хотя, глядя на укутанные в меха мощи, прикидывал в уме, сколько еще протянет эта живая развалина.
За два месяца болезни Ренье заметно изменился, стал похож на глубокого старца, абсолютно облысевшего, с выпавшими зубами и запавшим ртом. И хотя сердце его начало работать без перебоев и он даже пытался шевелить онемевшей рукой, но лицо его по-прежнему оставалось перекошенным, говорил он невнятно, и с неподвижно опущенного уголка рта то и дело стекала слюна, которую бережно вытирал приставленный по уходу за Ренье домашний раб.
И тем не менее Ратбод твердил:
– Вам нужен покой, хороший уход и легкая, сытная пища. И вы оправитесь. Ваша рука уже действует, скоро оживет и нога. Вы начнете двигаться. И жизнь вернется к вам: ваш гороскоп говорит, что в ближайшее время вам ничто не угрожает, а значит, с божьей помощью вы пойдете на поправку.
От этих разговоров Ренье приходил в прекрасное расположение духа. Ратбод в расшитой жемчугом сутане и опушенной куничьим мехом плоской шапочке сидел подле Ренье. Несмотря на мягкость мартовского солнца, пот градом катился с его лица, ткань сутаны натягивалась на распухшем, как опара, брюхе. Трудно было поверить, что в этом неповоротливом человеке таилось столько энергии, и тем не менее именно неуемная энергия действовала на Ренье благотворно, заставляла волноваться, интересоваться делами, чувствовать себя живым и нужным. Он с охотой ставил свою печать под протягиваемыми Ратбодом свитками документов, он даже полюбил это занятие, оно позволяло ему по-прежнему чувствовать себя значимым и великим. И он проглядывал свитки, вникал во все дела, просматривал счета.
Порой Ратбод заговаривал с ним о Гизельберте. Тот опять вызвал неудовольствие лотарингцев, проведя Рождество при дворе Генриха Птицелова. И те из соотечественников, которые признали власть франкского Карла – а их большинство, – тревожатся, к чему приведет явная симпатия сына Ренье к германскому двору.
Длинная Шея понимал, куда клонит Ратбод. Гизельберт – его единственный законный сын. Наследник. И если он откажется присягнуть Каролингу и решит пойти на союз с германцами – это может вызвать войну между Германией и Францией, что будет означать и раздел Лотарингии. А ведь он, Ренье, потратил целую жизнь, чтобы сохранить за собой и своими потомками эти земли.
– Гизельберт еще не прибыл?
Обычный вопрос герцога, заданный без интереса. Ренье и хотел, и не хотел видеть сына. Отцовских чувств к Гизельберту он не испытывал, но разум говорил: это единственный наследник.
Ратбод улыбался сладко, но в заплывших жиром глазках прятался недобрый огонек.
– Увы, мессир. Гизельберт – скверный юноша, недостойный такого отца, как вы. – Он говорил без обиняков. Знал, что Ренье это не заденет. – Мы уже неоднократно посылали за ним. Но он остается в своем городе Меце, куда созвал своих сторонников. Видимо, Гизельберт только и ждет известия о вашей кончине, когда сможет надеть на чело герцогский обруч Лотарингии.
Подвижная половина лица Ренье начинала скалиться.
– Пес. Волчонок. Прокляну!..
От ярости он пускал струйку слюны, от которой на его плече образовалось влажное пятно. Раб спешил ее промакнуть, но Ренье даже не замечал этого, погруженный в свои мысли.
Он никогда не любил сына, вернее, почти не знал. С детства мальчик рос у чужих людей, и Ренье не интересовался ребенком. Пока тот не стал достаточно взрослым, чтобы начать открыто выражать неповиновение родителю. Мать его, тихая герцогиня Альбрада, уже умерла, и дерзкий мальчишка словно стремился напомнить Ренье, что он хоть перед кем-то в этом мире имеет обязанности. И как ни странно, поначалу это даже импонировало Ренье. В Гизельберте были сила, дерзость, упорство. Но Гизельберт словно поставил своей целью приносить неприятности отцу. Раньше Ренье не раз говаривал, что лишит сына наследства, что никогда не отдаст ему короны с таким трудом добытого герцогства. И был искренен как в этом желании, так и в неприязни к сыну. Но все же сейчас он отчаянно хотел, чтобы именно он, продолжатель его рода, остался его наследником. И именно об этом он тоскливо говорил канцлеру. Знать, что Лотарингия останется его потомству, для Ренье было неимоверно важно.
108 
