Особенно,... 
118 
«Во черт, он ушел! Проклятый гробовщик!.. Да и я, дурак, на девку рот раззявил, вместо того чтоб с холма глаз не сводить!» – обругал себя скиталец, понимая, что видение в этот раз сбылось. Он упустил добычу, и теперь смысл пребывания возле Ольцовки был окончательно и бесповоротно потерян. Хотя нет, ему еще оставалось вытащить парня из деревеньки, в которую со всех сторон настырно лезли мерзкие твари.
Шак обратил взор в сторону светившейся огнями десятков костров деревни и, не удержавшись, присвистнул. Твари уже не атаковали, но и не исчезли под землю. Их полчища находились на расстоянии двухсот шагов от частокола, окружили его полукругом и чего-то ждали. Похоже, убедившись, что дело движется слишком медленно, Вилар изменил тактику нападения, но не планы. Ольцовка должна этой ночью пасть, а все ее защитники – погибнуть. Полчища чудищ терпеливо ждали прибытия тех, кто нанесет последний решающий удар и поставит точку в этой истории.
Шак угадал замысел гробовщика, но только в общих чертах, а незнание деталей порой приводит к плачевным последствиям. Чуткий слух Шака вдруг уловил крики и шум разгоревшегося боя, а уже через миг дождавшиеся этого момента орды чудовищ издали грозный рык и помчались в последнюю атаку. Кто-то незаметно проник за частокол и внезапно напал на людей. Скиталец не стал размышлять «кто?», настала пора не раздумий, а действия.
* * *
Потери были большими, но с точностью до человека никто мертвецов не считал. Миссионеры вообще избегали смотреть в сторону растерзанных тел бывших товарищей, боясь одной только мысли, что подобная участь может постигнуть и их. Боевой дух – вещь хрупкая, как стекло, его так же легко расплескать, как воду из наполненного до краев ведра. В ходе сражения дурные мысли вывешивают белый флаг, но стоит лишь наступить хотя бы недолгому затишью, и они поднимают восстание, заставляют людей совершать трусливые поступки, лишают возможности трезво мыслить и бороться за свою жизнь. Именно по этой причине, а не из-за того, что еретики-индорианцы не уважали мертвецов, командиры поредевших отрядов и приказали солдатам очистить стены от трупов. Потом, если все-таки удастся удержать Ольцовку до утра, выжившие устроят погибшим торжественные похороны, будут говорить красивые речи, но сейчас отдавшие жизни в борьбе со Злом только мешали, загораживали проход, да и их вид навевал не те настроения…
Возле ворот, напоминавших теперь скорее добротную баррикаду из досок и туш мертвых чудовищ, остался всего один рыцарь и четверо дикарей. Остальные пополнили ряды защитников стен. Поведение Мосо показалось Семиуну странным. Парень хоть и не имел большого опыта в ратном деле, но однажды уже просидел в осажденном форте несколько месяцев и представлял, как должен себя вести командир. Во– первых, старший рыцарь из отряда Лотара не принял на себя руководство чужими людьми. Он ни разу не указал отцу Патриуну или десятникам святого воинства, что им делать и куда вставать. Во-вторых, по мнению лекаря, да и святого отца, не скрывавшего своей точки зрения, было чрезвычайно беспечно отпускать от себя большую часть отряда, ведь теперь ворота, один из самых уязвимых участков в обороне, защищало всего семеро бойцов, включая самого Мосо. В-третьих, он не распределил своих людей равномерно по стенам, а поставил их вместе туда, где в деревянной стене зияла огромная брешь. В начале сражения пятачок возле довольно широкого, наспех заваленного телегами, досками и прочим хламом отверстия, защищали заживо гниющие жители деревни. Теперь их тела уже не мучила неизвестная лекарской науке болезнь, а души упокоились с миром. Чудовища уничтожили всех, разметали сильными лапами завалы и уже почти прорвались внутрь укрепления. Об основном направлении следующей атаки можно было не гадать, твари ударят именно туда. Вот и выходило, что командир подставил своих же людей, вместо того чтобы позволить гибнуть индорианским миссионерам. Лекарю казалось, что у Мосо немножко плоховато с головой, что жир протек внутрь черепной коробки грозного воителя и теперь необычайно затрудняет вялотекущие мыслительные процессы.
– Не спеши осуждать, ибо мало известно тебе, – вдруг прошептал отец Патриун, с улыбкой глядя на нервничавшего, кусавшего губы юношу.
– Это ты о чем? – заикаясь, произнес Семиун, которому показалось, что священник может читать его мысли.
– У тебя очень озабоченный вид, и я понимаю причину твоих тревог. Поверь, Мосо знает, что делает. Доверься его опыту, ведь он воевал, когда тебя еще и на свете-то не было, и если он еще жив, значит, в ратном деле кое-что соображает…
118 
