Особенно,... 
36 
Моррон основательно подошел к процедуре быстрого погружения в сладкую негу забытья. Он сделал все возможное, чтобы желанное видение пришло как можно быстрее. Разделся догола, предварительно заперев на засов дверь своей комнаты, вылил на себя два кувшина прохладной воды, чтобы освежить настрадавшуюся под слоем грязи кожу, а затем, осушив одним залпом полграфина довольно сносного вина, занырнул в кровать, устроился поудобнее и накрылся мягким, пахнущим свежестью лесных трав одеялом. Желанная дрема наступила уже через пару минут, а вот сон не пожаловал, точнее, барон увидел совсем не то, на что он рассчитывал:
ОНА не вышла, а ворвалась на сцену, обрушилась на зал бурной лавиной страстного до безумства танца. Прекрасная женщина, под стать богине, обворожительная танцовщица тридцати – тридцати пяти лет мгновенно пленила всех и каждого, зачаровала, околдовала и заставила притихнуть. Ее длинные белые прямые волосы жили собственной жизнью, гармонично дополняя и усиливая эффект ритмичных движений стройного гибкого тела, красоте и правильности форм которого позавидовала бы любая женщина. Свободное, полупрозрачное и нарочито простое красно-черное платье необычайно удачно сочеталось с белизной ее кожи и волос.
Зрелище парализовало, оно намертво приковывало к себе взгляд и не позволяло собравшимся думать ни о чем другом. Музыка была всего лишь невзрачным дополнением к чарующей красоте довольно простых, но импульсивных и страстных движений. Порой она даже мешала, не поспевая, не выдерживая сумасшедшего ритма пляски. Женщина не танцевала, она даже не говорила с залом на языке движений, она просто жила, повинуясь страсти и идущим из самого сердца эмоциям. Она то страдала, то радовалась, то держалась надменно, как герцогиня, то походила на развеселившуюся деревенскую простушку. Резкие контрасты, сочетание несочетаемого, энергия, боль, сила, страсть, немощь и страдания – все так перемешалось внутри одного короткого танца… Но вот музыка прекратилась, светловолосая красавица остановилась, повернулась к Штелеру прекрасным личиком и, одарив его презрительной и в то же время надменной ухмылкой, произнесла всего одно слово: «Ничтожество». Оно прозвучало как приговор, как команда «Пли!» – последнее, что слышит расстреливаемый.
Барон проснулся с криком и в холодном поту. Утирая мокрый лоб одеялом, Штелер пожалел, что израсходовал весь запас воды, хотел крикнуть прислужника, но потом передумал. Он больше не мог находиться в комнате один на один с предательски закопошившимися в голове мыслями. Он должен был срочно встать и пройтись, забить голову ненужными делами, срочно пуститься в какую-либо авантюру, пусть даже опасную, но только избавиться от нежелательных дум, навеянных сновидением.
Посылавший ему сны действительно не любил жуликов и, чтобы раз и навсегда отучить хитреца от нечестных проделок, послал ему в наказание не очередной эпизод из скитаний сержанта Жала, а напоминание о НЕЙ. Ведь к нему явилась не просто прекрасная танцовщица, а Лора, женщина, которую барон еще любил, с которой он совсем недавно был вместе и которая так хладнокровно и жестоко прошлась по его душе грязными сапогами.
Не желая вновь оказаться в плену горьких воспоминаний и печальных, бестолковых переживаний, от которых все равно ничего бы не изменилось, а настроение заметно ухудшилось, моррон поспешно оделся и отправился на прогулку в город примерно на три часа раньше, чем запланировал перед тем, как его посетил сон ужаснее любого кошмара и омерзительнее, чем нечищеные сапоги во время парада.
Свежий воздух и легкие прикосновения ласкового ветерка быстро расправились с печалями о былом. Они развеяли их и вселили уверенность, что жизнь хороша, несмотря даже на то, что порою в ней случаются мерзкие пакости и происходят вопиющие несправедливости… Барон не спеша, прогуливался по знакомым с детства местам, ведь именно сюда, в квартал Рэбара, он убегал из-под назойливого присмотра отцовских слуг. Обманув гувернера или заболтавшуюся с соседской прислужницей няньку, маленький Аугуст любил часик-другой погулять по шумным городским улочкам, наблюдая за бурлившей жизнью, как ему тогда казалось, простых людей. Это сейчас барон понимал, насколько наивны были его тогдашние представления о жизни, людях и достатке: каждого, кто был беднее и неродовитей отца, юный Штелер считал простым человеком, можно сказать из низов. Глаза мальчика открылись и увидели правду, лишь когда он уже стал юношей, почти мужчиной. Он попал в армию, точнее, в военную академию и наконец-то понял, что такое сословия и как важно не просто носить на боку меч, но еще и иметь грамоты, подтверждающие знатность твоего рода. Потом молодой офицер был приписан к полку, и его весьма удивило, что даже среди сержантов и солдат имеются свои гласные и негласные иерархии, ведь люди не могут и не хотят быть равными, они вечно пытаются поделить остальных на «выше или ниже, лучше или хуже меня…», они стараются определить свое место в жизни и вечно равняются на других, в то время как гораздо разумнее было бы судить о своих достижениях объективно, с точки зрения свершенных дел. Редко кто скажет: «Я живу хорошо» или «Я живу плохо», для подавляющего большинства людей предпочтительнее иные формулировки: «Живу не хуже других», «Я богаче соседей» или «Мой род древнее рода самого короля!»
36 
