– Дело сделано! – возвестила Зина. – А что это вы...
– Да так, разминаюсь... засиделся я, – откликнулся мэр.
Николай Ефремович потирал ушибленный кулак и едва удержался, чтобы не рассказать про чертей. Раз их пока остальные не видят, значит, не стоит глаза открывать, а то еще дурачком объявят, в психушку сдадут. Впрочем, Сабельников подозревал, что чертей видят все до единого, но никто в этом не сознается. Вот как он никому не сознается, так и остальные.
– А какое дело? – поднялся он с коленей, подозрительно глядя на замов.
– Вы что! – Зина посинела от злости или от негодования, эмоции теперь у нее пошли со знаком плюс, то есть выше обычных. – Он у нас. Как сообщать будем? И кто это сделает? Телефон исключается, надо письменно оповестить.
– Письменно тоже нельзя, почерк можно сличить, – сказал Ежов, он тоже находился в немалом нервном возбуждении. – Надо наклеить буквы из газеты на лист бумаги.
– Отлично!
Зина очутилась в приемной так быстро, что Сабельников подумал: «Зинка летает? А я и не знал. А, понял, понял! Она ведьма! Да я живу в окружении чертей и ведьм с ведьмаками! Выпить надо, выпить». И приложился к бутылке.
Зине дали газету, клей, ножницы, бумага в столе Сабельникова нашлась. Ежов и Зина вырезали и наклеивали буквы разной величины криво – очень торопились. А мэр глядел на них во все глаза, обходя на цыпочках замов, склонившихся над столом, чтобы не спугнуть их. Потому что, присмотревшись, увидел, как и у Зинки, и у Вальки рожки выросли. А у Зинки из-под юбки еще и хвост торчал. «А, ну да, ну да, – догадался мэр, – Валька свой хвост в штанах спрятал! Только бы не спугнуть, пусть остаются в неведении, бесовские морды, якобы я не догадался про них. Вот, значит, почему они чертей не замечают, потому что сами черти».
Время от времени Сабельников отпивал из бутылки с наименованием «Нарзан» для поддержки духа и все ходил вокруг стола. Внезапно что-то не понравилось в кабинете Николаю Ефремовичу, что-то не то. Огляделся и заметил в углах чертей больших, в человеческий рост! Маленькие бесенята меж Ежовым и Зинкой прыгали на столе, а эти затаились и помалкивали, оливковыми глазищами посверкивали. Сабельников занялся вычислением, с какой целью пожаловала такая большая команда рогачей, как вдруг секретарша сообщила по селектору, что принесли газету и просили передать лично в руки мэра, это очень важно.
– Неси, раз важно, – приказал мэр, не спуская глаз с бесов.
Зина в преддверии победы была на подъеме, видимо, строила большие планы с письмом, которое они с Ежовым клеили. Неожиданно секретарша приносит... «Грани»! Одно название газеты при нечаянном упоминании способно довести до инфаркта, а тут вот она, на столе. Ежов тоже напрягся, сжался, как цепной пес перед нападением.
– Ой неспроста принесли газету, ой неспроста, – проговорила Зина и с опаской протянула руку, будто брала ядовитую змею. Раскрыв газету, опустилась на стул. – Сволочь! Скотина! Мы правильно поступили. Теперь он у нас в руках, недоносок... Взгляни! Он погубил нашу карьеру, но, к счастью, пока не забрал жизнь.
В дальнейшем совесть города ругалась грязно, по-мужицки! Ежов раньше думал, что Зина слов таких не знает, ведь когда она хочет оскорбить, делает это одним взглядом, интонацией и кайф ловит, если удается человека подобным обращением довести до белого каления. Взглянул на снимки, и у него закружилась голова. Ежов понял, что теперь городская дума их снесет. Особенно коммунисты постараются, завтра же выйдут с транспарантами и мегафонами, в которые будут гавкать одно: долой! И придется с позором уйти в отставку, стать на одну ступень с большинством. А Ежов так полюбил власть во всех ее проявлениях, что не мыслил себя без нее. Пожалуй, власть любима им наравне с жизнью. Хотел обсудить с мэром теперешнее положение в связи со статьей, но от того шел нездоровый импульс. Сабельников строил рожи. Строил украдкой, полагая, что его манипуляции с мышцами лица не заметны.
– Едем, – неожиданно сказала Зина и подалась к выходу.
Ежов соображал плохо – устал зверски, статья добавила депрессии, – однако покорно поплелся за Зиночкой. Она держалась достойно, не мог же он отстать, тянулся за ней из последних сил, а в глубине души непередаваемо боялся Зину, Рощина, Альку, думу, электорат, Куликовского. Теперь он всех боялся.
Зина в коридоре шепнула:
– На Сабельникова надежды нет, он окончательно сбрендил, заметил? – и шуганула женщину, приставшую в коридоре со своими проблемами. – Вы не видите, я занята. Что за народ, ни минуты покоя! Валя, мы остались вдвоем!