168 
Было видно, что Сталин ищет ему замену, но еще не решил, на каком из полководцев остановить свой выбор. Задумчиво набивая табаком трубку, Верховный недовольно проворчал:
– Еременко тоже… но в обороне был совсем неплох. Вообще-то генерал из драчливых. Жаль, что он сейчас ранен.
Если «кадры решают все», то война, самый жестокий судья, сама отбирает кадры, внимая гласу народному, гласу Божьему.
Но Сталин этого еще не понимал – он желал назначать людей указом, считая, что его указа вполне достаточно, чтобы человек, отмеченный его доверием, сразу заблистал талантами. После провала Керченской операции уже был образован новый для страны фронт – Северо-Кавказский, а командовать этим фронтом Сталин послал – кого бы вы думали? – опять-таки песенно-конюшенного Буденного, которого уж никак не причислить к плеяде всяческих гинденбургов. Мало того! Сталин указал ему – заодно уж – командовать и Черноморским флотом, что, сами понимаете, не вызвало бурной радости среди моряков-черноморцев…
Сталин злобно выколачивал пепел из своей исторической трубки.
– Ладно, – сказал он Василевскому. – Вы позвоните Еременко в госпиталь. Справьтесь о здоровье. А я звонить не хочу… чтобы он не зазнался!
20. ПАНИКА В КАИРЕ
Вернемся в Киренаику…
После падения Сингапура удержание Тобрука стало для Черчилля вопросом его политического престижа, а сам Тобрук, если говорить честно, стратегической ценности не представлял. Вряд ли он был нужен и Гитлеру, но для Роммеля этот город-крепость значил многое.
Как только не называли Роммеля – ловкий фокусник, шарлатан, цирковой эксцентрик, авантюрист и даже эквилибрист на проволоке. Согласен, что Роммель действовал иногда как азартный игрок, часто ставя на последнюю карту, – и эта карта оказывалась козырной. Роммель всегда верил в победу, испытывая величайшее презрение к противнику, а риск своего положения он просто не считал нужным учитывать, слепо доверяясь фортуне, которая ему благоволила…
Во время своего последнего визита в Берлин Роммель был, конечно, извещен о планах вермахта в предстоящей летней кампании. Сейчас он сидел в штабном автобусе, изнутри обвешанном картами, и говорил, что Каир сам по себе ему не важен:
– Важен Суэцкий канал и выход в Палестину, а где-то там, в безбрежном отдалении, в конце лета я пожму руку Клейсту, чтобы совместно следовать… хотя бы до Индии!
По общей договоренности между Гитлером и Муссолини, Эрвин Роммель, если ему удастся взять Тобрук, обязан был перейти к жесткой обороне, пока не прояснится обстановка на русском фронте. Но, кажется, сидеть в обороне Роммель не собирался… Он открыл бутылку с кьянти и вспомнил о Паулюсе:
– Интересно, кто из нас двоих скорее управится: или Паулюс выберется к Сталинграду, или я отберу у англичан этот проклятый Тобрук, который Окинлеку кажется неприступным Карфагеном… Интересно! – с удовольствием повторил Роммель, хмелея. – Между мною и Паулюсом нечто вроде спортивного соревнования: кто оборвет ленточку на финише раньше? Но Паулюс сойдет с дорожки скорее меня, а этот великобританский Карфаген скоро станет моим…
Май месяц был на исходе, а в конце этого месяца Каир был встревожен радостными слухами из Тобрука:
– Роммель дошел до конца веревки, на которой скоро и будет повешен… Разве вы не слышали последнюю новость? Роммель неудачно обошел бокс Бир-Хакейм и застрял у дороги на Капуццо. Да, приятно, что Роммелю приходит конец. Но жаль, если война в Ливии закончится: где еще мы будем так весело жить?
* * *
Сплошной линии фронта в Ливни никогда не было. Роммель перенял старинную тактику «гуситского лагеря», его армия гигантским табором перемещалась в пустынном пространстве, окружность его составляли танки и бронемашины, а внутри «лагеря» двигались штабы, артиллерия, ремонтные мастерские, службы радиоперехвата, походные госпитали…
От Бир-Хакейма до Тобрука всего 64 километра, а сам Тобрук и подступы к нему были перенасыщены линиями обороны, минными полями и боксами, окружавшими Тобрук столь плотно, как ожерелья шею красавицы. Роммель решил срывать эти «ожерелья» одно за другим, чтобы потом вцепиться и в шею жертвы.
– Стоит только подумать, что сражение проиграно, как с этого же момента оно становится проигранным. Будем думать иначе: что мы его выиграли, – сказал он…
168 
