127 
«Москва, как цель наступления… пока отпадала», – писал Хойзингер, и я прошу читателя запомнить эту фразу, ибо в планах вермахта она была, пожалуй, самой существенной.
* * *
А милый песик продолжал жить и радоваться жизни в бункере фюрера. Иногда я думаю – не тот ли это песик, который потом вырос в большую собаку, на которой Гитлер в мае 1945 года испробовал силу яда, которым и сам отравился?..
* * *
Сильные морозы на Украине держались вплоть до 10 февраля.
Паулюс, страдая от холода и ослабленный приступами перемежающейся дизентерии, все-таки неустанно выезжал на линию Барвенковского выступа, возвращаясь с фронта или в уютную Полтаву, или в развороченный бомбами, обгорелый Харьков.
– Когда же наконец потеплеет? – спрашивал он…
Отменив приказы Рейхенау, Паулюс облегчил свою христианскую совесть, хотя его поступок вызвал осуждение генералов, подобных Хейтцу, но этот же поступок заслужил одобрение таких людей, как Мартин Латтман или Отто Корфес.
Утро командующего начиналось с чашечки кофе.
– Что за гадость мне сегодня налили? – говорил Паулюс.
– Русский кофе «Здоровье», – пояснил зять.
– Можно быть здоровым, только это не кофе.
– Да, пахнет обычным пережженным ячменем, у Сталина есть такой нарком Микоян, большой пропагандист советского шампанского, который с кофе выкручивается без помощи Бразилии.
– Ага, значит, у них тоже полно всяких эрзацев.
– Сколько угодно! – отвечал барон Кутченбах. – Вместо сапог у них валенки, а вместо пиджаков – ватники…
За окнами деревья сверкали от искристого инея.
6-я армия еще продолжала испытывать давление русских у станции Лозовая и в направлении на Мерефу (что лежала под Харьковом). Начальник штаба полковник Фердинанд Гейм докладывал Паулюсу: «В действиях Тимошенко сквозит явное желание расшатать оперативное построение от Орла до Харькова». Паулюс велел приготовить свой вездеход, теплые шубы и конвой на мотоциклах. В очередную поездку по дивизиям он взял Адама и Кутченбаха, который оказался беспомощен в знании украинского языка. Мороз усиливался. Обледенелая дорога тянулась меж высоченных сугробов. В степном украинском селе Паулюс обратил внимание на старинную церковь, внутрь которой солдаты закатывали бочки с горючим, тащили тюки с прессованным сеном. Паулюс никогда не забывал, что среди его предков были и ученые-богословы.
– Найдите мне коменданта, – велел он. – Что это? – спросил Паулюс, показывая ему на сельскую церковь.
– Гарнизонный склад.
– Это не склад, а – храм! – вспылил Паулюс. – А вы осквернили его мазутом. Сейчас же выкатить бочки обратно. Если жители верят в Бога, мешать их вере никак нельзя. Помните, что мы не безбожные большевики, а освободители русских от страшного большевистского ига…
На линии огня под Мерефой его встретил генерал Георг Штумме, имевший кличку «шаровая молния», ибо его поведение бывало непредсказуемо. Страдающий сильным насморком, Штумме наглядно демонстрировал под носом несовместимость своего здоровья с русским климатом, что дало повод Адаму сказать:
– Впервые вижу «шаровую молнию» с такими соплями…
Паулюс же завел речь о другом, удивляясь, почему Тимошенко застрял под Мерефой, не пытаясь прорваться на Харьков:
– Вашу оборону, Штумме, я не могу признать прочной.
– Согласен, – не возражал Штумме. – И прошу для усиления позиции прислать сюда «восемь-восемь», чтобы отплевываться от русских тридцатьчетверок, если они появятся.
Паулюс обещал. Заодно он сообщил, что пальма первенства, отнятая у Т-34, скоро будет передана немецким танкам:
– Наши новые Т-V и Т-VI расплющат русские машины, словно банки из-под сардин. Фердинанд Порше уже готовит танк, который своими достоинствами превзойдет все танки мира.
– За счет чего? Брони? Огня? Моторной части?
– Это будет сгусток боевой энергии, и башни тридцатьчетверок полетят ко всем чертям, словно сорванные головы…
В разговоре, конечно, был помянут и удачливый Роммель, о прорыве которого в Бенгазе шумели германские газеты.
– Ему можно и позавидовать, – сказал Штумме. – За несколько дней он проскочил более шестисот миль, тогда как для нас в России даже шестьсот метров имеют немалое значение.
«Шаровая молния» вдруг с шумом взорвалась.
– Хочу в Киренаику! – заорал Штумме. – Я начал восточный поход от самой границы! Я был дважды ранен! Мои нервы уже на исходе! А в Ливии… отдохну, – шепотом досказал он.
127 
