85 
— Слава богу, — крестились старики, — а у нас благодать зимой, и комарье не кусается. Никаких орденов не захочешь!
Подзабыли уже Распутина, вспоминался редкостно:
— Небось повесили… не вернется!
Только удивлялись иной раз — с чего живет Парашка Распутина? Как и прежде, шуршит обновами, щелкает орешками.
— С чего шелкуешь? — спрашивали.
— Живу! А вам хотелось б, чтобы я подохла?
— Да несвычно так-то. Без трудов, без забот.
— С мужа и живу! С кого же мне жить-то ишо?
— Да вить нет мужа-то. И жив ли он?
— Где-то шляется. Не ведаю. Деньга шлет, и ладно…
Опять непонятно: у этих Распутиных, чтоб они горели, всегда не как у добрых людей. Было тихо… За околицами села, в замети сыпучих снегов безнадежно погибали гумна и бани. Но вот однажды показался на тракте обоз в четыре телега. Ждать никого покровские не ждали и теперь приглядывались с большим сомнением — не надо ли беды ждать? Обоз втянулся в улицу села, впереди на заиндевелой кобыле восседал сам исправник Казимиров. Издали, гомоня, неслись мальчишки, оповещая:
— Распутин едет! Пьяный уже… вовсю шатается.
Насторожились мужики. Пригорюнились бабы, завидущими глазами встречая первую телегу добра, возле которой в богатой шубе нараспашку шагал Распутин с початой бутылью вина в руке. А рубашка на нем розовая, штаны на нем из бархата лилового, а поясок-то с кистями, а сапоги-то из хрома чистого…
— Ох и награбился! — рассуждали старики. — На большие деньги одел себя человек. Как бы и нас не загребли за него!
Но видимость исправника, состоящего при Распутине, малость утешала.
Гришка всем махал картузом.
— Землякам мое уваженыще! Уж вы помогайте мне барахло-то в избу занесть. Все ли дома в порядке? Давно не писал…
Выбежала на крыльцо Парашка с детьми — и в ноги мужу (под круглыми коленками бабы горячо и влажно растопился снег).
— Гришенька! Кормилец наш… возвернулся.
— Чего радуешься? — отвечал Распутин. — Вот я тебя вздую для порядка, чтобы себя не забывала…
Покровские густо облепили плетень. Чего только не навез Распутан! Три самовара, машинка швейная, которую ногою надо крутить, сундуки с тряпками.
Завернутую в войлок, протащили в избу гигантскую пальму в деревянной кадушке, какие стоят в богатых трактирах. А поверх последней телеги лежало нечто невообразимое, большое и черное, торчали вразброд три толстые ноги с колесиками вместо копыт… Дедушка Силантий спросил:
— Это што ж за хреновина? И на што она тебе?
— Рояля такая… Боюсь, не поймете. Одним словом, машина. Как-нибудь я вам на ней музыку сыграю.
Дюжие парни-добровольцы, предчуя даровую выпивку, осатанев от усилий, пихали рояль в избу — то передом, то боком.
— Не идет, зараза, тудыт ее в гвоздь! Что делать-то?
— Клади! — сказал Распутин, и рояль опустили на снег, парни вытирали пот.
— Покеда новый дом не отгрохал, — заявил Гришка, — пущай рояля в хлеву побережется. Тока бы корова не пужалась.
Сбросив шубу на снег, он повернулся к Парашке:
— Ну, пойдем, сука тобольская… потолкуем.
Завел супругу в комнаты и поучил вожжами. Но лупцевал на этот раз без охоты, без остервенения, как раньше бывало. Баба и сама чуяла, что бьют ее лишь «для прилику», ради домашнего порядка, а подлинного гнева нет…
Распутин напоследки протащил Парашку за волосы вдоль половицы и сказал миролюбиво:
— Накрывай на стол. Я тебе гостинцев разных привез… Селедочки-то не найдется ль в дому? Хорошо бы с молокой… Парашка упрятала волосы под платок, радостно суетясь.
— Ой, Гришенька, родненький. Чичас. Все будет.
— То-то, стерва! — сказал Распутин.
Дедушка Силантий с бельмом на глазу вперся в горницы.
— Уж ты скажи мне, Гриша, откель богатство тако? Распутин отбросил вожжи, отряхнул штаны.
— Что нам деньги! — отвечал, приосанясь. — Мы сами чистое золото…
Теперь заживу. Заходи, дед, кады хошь. Будем кофий по утрам хлобыстать.
Вышел он на крыльцо, красуясь. Между прочим, чтобы похвастаться, развернул перед толпой свой тугой бумажник.
— Чтой-то, — сказал, — уже позабыл я, сколько деньжат в дорогу брал.
Надо пересчитать.
Толпа затаила дыхание, тихо постанывая от зависти, пока в пальцах Гришки шелестели радужные пачки «катеринок».
— Ну, мужики, подходи по одному. Угощать стану!
Баб награждал конфетами полной горстью, а мужикам наливал по стакану чего-то коричневого, они выпивали и отходили прочь, делясь сомнениями:
85 
