230 
– Вот так, – сказал Мышецкий и тоже замолчал, весь покорно отдаваясь неумолимой судьбе своей.
– Князь, – всколыхнулся жандарм, – немного подождите… я сейчас вернусь! – Щелкнул ключиком стола и выбежал; его не было около получаса, возвратился жандарм взмокший от беготни и волнения. – Я договорился! – выпалил Фигуревич. – Сейчас с мола отходит турецкая фелюга на Константинополь, она согласна взять вас на борт. Я вас, князь, не видел, вы меня тоже никогда не видели. Одно скажу: счастливого вам плавания!
Сергей Яковлевич с удивлением взирал на полковника.
– Зачем? – спросил, недоумевая.
– А затем, князь, что не спешите пытать судьбу… Разве вы не знаете, что вас будут судить? Разве так уж интересно быть сосланным? А сейчас судят – ого-го-го!
– Хорошо, пусть Сибирь, я затем и явился, чтобы пострадать. Я вполне разумно отдаюсь в руки властей…
– Ваше сиятельство, – четко выговорил жандарм, – к чему вам эта достоевщина? Вам этого не надобно… Вы же – не пролетарий, к чему вам эта бравада? Отсидитесь в Европе, молчком-тишком, пока о вас не забыли. Повторяю, что фелюга ждать не будет. А мне было так трудно договориться с турками. Поспешите…
Мышецкий взял со стола жандарма папиросу; манжеты без запонок болтались из-под обтрепанных рукавов пиджака.
– Вы меня не поняли, господин полковник. Я именно затем и вернулся из Европы, чтобы снять с сердца камень… Мне тяжело: люди, когда-то подвластные мне, пострадали. А я, не менее ответственный, остался безнаказанным. Где же честь? Где же мораль?
Но полковник уже вызвал унтер-офицера.
– Этого господина, – показал на князя Мышецкого, – посади в угловую камеру. Я еще напомню тебе о нем…
В угловой камере князь Мышецкий сидел весь день. Потом полковник Фигуревич принес ему запонки, и они поехали ужинать в ресторан. Расплачивался из своего кармана жандарм.
– А думу-то, – сказал Фигуревич, крепко подвыпив, – кажется, того… Как бы помягче выразиться!
– Не может быть, – испугался Сергей Яковлевич.
– Так и следует понимать: раком стоит наша дума!
– Столько приложено усилий, – отчаивался Мышецкий, – столько высоких слов… столько умов! Нет, не верится, чтобы ей придали столь неприличную позу перед лицом всей России…
Фигуревич с толком вернул разговор в нужное направление:
– Князь, сегодня в полночь из Одессы уходит датский рефрижератор. Я уже обставил ваш переезд в Копенгаген всеми предосторожностями. Вдовствующая императрица Мария Федоровна – женщина добрая и отчасти состоит в оппозиции своему сыну – императору Николаю. Вы можете добиться у нее объяснения, она вас наверняка пристроит для служения при своем маленьком дворе в Дании, где она проводит все русские зимы… Поверьте мне, князь, я-то уж знаю, что к чему! У меня вот племянник жены ни за што в Бутырках, дурак, сиживает. Россию ждет «слово и дело»! Уезжайте…
Сразу стало понятно, почему жандарм так настоятелен в своих попытках спасти Сергея Яковлевича: реакция коснулась и сурового сердца жандарма. Князь с чувством пожал руку полковника:
– Не надо меня уговаривать. Как вы не можете понять? Я желаю отстрадать вместе с Россией, заодно с Уренском, который лежит поверженный во прахе перед неправедным судией… Не мучайте же меня более, сударь! Купите мне билет третьего класса.
– Хорошо, – кивнул Фигуревич. – Поезд на Питер отходит тоже в полночь, как… и пароход в Данию! Но это, ей-ей, неумно, князь, надевать себе на шею галстук господина Столыпина…
Ехал Мышецкий в Петербург третьим классом, полуголодный, отчаявшийся, как и положено интеллигенту перед отсидкой. К этому времени слухи о тайном сговоре кадетов со Столыпиным уже проникли в печать. «Боже, – думал Сергей Яковлевич, – какой позор… И как хорошо я делал, что никогда не поддерживал Атрыганьева! Нельзя же, играя на флейте любви к народу, стучать в барабан реакции – только бы получить доступ к портфелям!..»
Да! Теперь Столыпину и Трепову, разоблаченным в сговоре с кадетами, ничего не оставалось, как разогнать и опозоренную в глазах народа думу. Теперь, когда авторитет ее пошатнулся, можно гнать в три шеи всех этих Муромцевых, Петрункевичей, Иконниковых и прочих… Рабочие не станут на их защиту, а значит, и новой революции не случится сейчас. Таков был вывод правительства, и этот вывод был правильным; рабочие бойкотировали выборы в думу, плюнут и на разгон ее, – не жалко, ваше величество, разгоняйте!
230 
