166 
– Сейчас, когда война закончилась, – рассудил Линевич, – сыщется немало охотников притвориться героями. Но подлинные герои уже награждены, и на этом мы закончим…
* * *
На окраине города Быков снял две комнатенки, очевидно, рассчитывая, что до открытия весенней навигации проживет не один. Но госпожа Челищева отказалась разделить его одиночество, ссылаясь на то, что здоровье капитана Жохова нуждается в ее неусыпных заботах. Жохов же, целиком во власти развития будущего романа, даже не задумывался над тем, что совершает непоправимую ошибку, дозволив Клавочке поселиться с ним рядом. Он просто не придавал этому никакого значения, испытывая лишь благодарность к девушке. Но выражал эту благодарность словами чересчур возвышенными, какие обычный больной мужчина не стал бы говорить своей сиделке.
– Даже усталая, вы очаровательны, – говорил он Клавочке, слушая, как завывает над Амуром метель. – Наверное, вы будете хорошей спутницей в жизни, и я завидую тому мужчине, который станет вашим вечным рыцарем…
Это были только слова, но Клавочка пила их по капле, как пьют драгоценный нектар, она замирала, наслаждаясь их легковесным, зато чудесным звучанием.
Поздним вечером ее навестил штабс-капитан Быков, пригласивший девушку в городской клуб, где чиновники Николаевска обещали дать банкет с маскарадом, а их жены собирались устроить розыгрыш в лотерею. Клавочка отказалась:
– Но как же я покину Сергея Леонидовича? Он так еще слаб после ранения, он так нуждается в моем попечении…
Они стояли в промерзлых сенях, где на стенах были развешаны цинковые корыта и лошадиные хомуты с кнутами. Быков снял один кнут и сильно ударил им в корытное днище – тяжелый металлический звук был невыносим и очень тревожен.
– Я уже не спрашиваю вас, когда вы ответите на мое предложение. Кажется, я слишком доверчив, не так ли? – спросил Быков. – Понимаю и вас. Наверное, будущий роман Сергея Леонидовича гораздо интереснее того романа, в котором сюжет еще не продуман до последней точки…
Челищева зябко куталась в меховую жакетку, не решаясь пригласить Быкова в комнаты, где Жохов, не зная, кто там пришел, шелестел хабаровскими газетами, явно недовольный ее долгим отсутствием. Клавочка, потупясь, сказала Быкову:
– Простите меня, пожалуйста. Я знаю, что вы очень добрый и хороший человек, но я не могу… не могу иначе…
Быков все понял. Он повесил кнут на место и молча вышел. Клавочка вернулась в комнату и вся сжалась, когда с улицы долетел тугой хлопок одинокого выстрела.
– Это он… его не стало, – прошептала она. – Но разве же имела я право обманывать его и себя?
Жохов сначала ни о чем не догадывался.
– Кто сейчас приходил? – спросил он девушку.
– Быков… я ему все сказала.
– Что вы сказали ему?
– Что я живу теперь иными надеждами…
Только сейчас до Жохова дошел смысл ее слов:
– А кто давал вам право надеяться на что-либо? Я знаю, что только один Валерий Павлович обладал надеждами.
– Но я думала, что вы… всегда так любезны…
– Так я со всеми любезен, черт побери!
Клавдия Петровна растерянно бормотала:
– Разве не могла я видеть поводов к чувству…
– Никаких поводов не было! – закричал Жохов, сбрасывая с себя ворох газет и накидывая шинель на плечи. – На мои чувства вы не имели права рассчитывать… это глупо!
– Но я думала, что вы… все ваши слова…
– Дура безмозглая! – врубил ей в лицо Жохов. – Начиталась всякой ерунды, а теперь погубила человека…
Жохов выбежал под всплески метели. Быков был мертв.
Жохов забрал из руки револьвер, салютуя над мертвым раз за разом, пока в барабане не опустела обойма.
Мимо проходил гарнизонный солдат. Остановился:
– Никак пьяный, ваше благородие?
– Если бы пьяный… Помоги мне, братец, оттащить его до комендатуры. Берись за ноги, а я возьму спереди…
Две фигуры, солдата и офицера, шатаясь под тяжкою ношей, уходили прямо в метель, а издали было слышно, как грохочет бальная музыка в клубе, где местные дамы разыграют в лотерею куклу-матрешку, бутылку с шампанским и коробку с дешевой пудрой.
Жохов всю дорогу не переставал ругаться:
– Ну разве можно быть такой правомерной идиоткой? Вот уж где куриные мозги! Недаром я всегда презирал идеалисток… Ей казалось, что любовь – это занятие для ангелов, а ведь любовь – это чисто земное… будто картошка на огороде!
Комендант города велел положить мертвеца на лавку.
166 
