Особенно,... 
109 
– Не надоело еще таскаться по дорогам и таскать за собою нас? – бурчал Ней. – Если ему желательно погибнуть, так пусть удавится, только бы оставил Францию в покое…
Никакого почтения к своему суверену маршалы давно не испытывали. Бертье говорил: «Присмотритесь… он уже сумасшедший!» Стало известно, что Мармон и Мортье разбиты русскими при Фер-Шампенуазе – на подступах к Парижу.
– Что же нам делать? – тускло спрашивал Наполеон.
– Заключать мир, – отвечал Бертье.
Наполеон машинально перебрал на столе бумаги:
– Да, да… мир? Но когда я произношу это слово, мне уже никто не верит… Я прикажу играть «Марсельезу»! Я верну Францию к временам революции, я верну ей те лозунги, что забыты… я отворю тюрьмы… свобода, равенство, братство!
– Он уже бредит, – говорил Бертье маршалам.
Наконец, сознание Наполеона обрело прежнюю ясность: Париж – центр общественной мысли Франции, а Франция со времен революции привыкла думать «головою» Парижа, сдать Париж – потерять Францию, потерять все… Он принял решение:
– Через Фонтенбло – всей армией – на Париж!
Без отдыха, без сна, без пищи армию гнали форсированным маршем вдоль левого берега Сены. Люди с лошадьми падали в грязь, изможденные усталостью, юные конскрипты плакали, пушки кидали с мостов в реки, взрывали зарядные фуры, под проливными дождями – вперед… 30 марта гвардия тоже выдохлась и полегла на землю. Наполеон призывал:
– Вставайте! Осталось совсем немного.
– Иди сам, – отвечали ему бесстрашные «ворчуны»…
На почтовой станции запрягли в коляску свежих лошадей. «Кого взять с собою?» Наполеон окликнул двух:
– Бертье и Коленкур, вам со мною. – В пути он говорил им: – Неужели все кончено? Неужели и Париж? Ах, Париж…
Кучер громко объявил о следующей станции:
– Ла-Кур-де-Франс… до Парижа двадцать миль!
Бертье зорко всматривался в ночную дорогу:
– Коленкур, нам лучше выйти… с пистолетами.
Не прошло и минуты, как их коляска оказалась в окружении множества людей, молча бредущих куда-то. Ехала кавалерия, смачно поскрипывали лафеты пушек. Наполеон спрыгнул наземь.
– Бельяр, неужели вы? – удивился он.
– Да, я. Генерал Бельяр, – отвечали из тьмы.
– Где армия Мортье?
– Вы стоите посреди этой армии.
– Мармона?
– Мармон увел ее к чужим бивуакам.
– Предатель! Кто в Париже?
– Русские и Блюхер.
– Где сын? Жена? Правительство? Брат Жозеф?
– Все бежали за Луару.
– Кто позволил им?
– Вы! – ответил Бельяр, будто выстрелил…
Самая немыслимая брань, все самое омерзительное, что придумал человек для осквернения ближнего своего, – все это бурно извергалось Наполеоном на головы Бельяра, Коленкура, Бертье и даже кучера, на весь Париж, на всю Францию, на всю его армию:
– Я дал им славу, а они… зажравшиеся скоты! Я их всех поднял из ничтожества. Они оказались недостойны меня… А мой брат Жозеф? Грязная свинья… А этот Мармон? Они всем обязаны мне. Я дал им все… О-о, проклятая нация!
Остановились солдаты, офицеры. Молча они слушали, как беснуется император. Он кричал, чтобы они поворачивали обратно – на Париж, их ждет новая слава, его колчан еще насыщен стрелами, он будет на Висле, он вернется в Москву…
– А лошадей менять? – спросил вдруг кучер.
– К чему? – ответил ему Коленкур.
Наполеон толкал солдат, бил по лицу офицеров:
– Назад, ублюдки… в Париж! Вы слышали?
Перед ним возник отважный генерал Бельяр:
– Никуда они не пойдут.
– Почему не пойдут?
– Я, генерал Бельяр, запрещаю им это… Мы покинули Париж по условиям капитуляции и обратно не вернемся.
– Какой подлец сдал Париж на капитуляцию?
– Это сделали честные французы, – ответил Бельяр, – а честные люди другой нации приняли ее от нас.
Наполеон, поникший, побрел прочь. Он двигался вдоль шоссе, посреди обозных телег, он громко требовал:
– Где мой экипаж? Где лошади? Куда все делось? Где моя армия? Где жена? Куда дели сына?..
Коленкур сказал начальнику станции:
– Ничего не бойтесь и ничего ему не давайте. Он сейчас перебесится, а потом притихнет… как всегда.
Наполеон дошел до колодца и сел на его край, погрузив лицо в ладони, в такой позе и застыл. Бельяр спросил:
– А он не кинется туда… вниз головой?
– Нет, – успокоил его Бертье равнодушным тоном. – Великому человеку колодца мало. Ему нужен великий океан.
Наполеон около получаса пребывал в глубокой прострации. Наконец встал от колодца даже оживленный:
109 
