ГЛАВА IV

Солнце еще не взошло, от линии горизонта только начинал расползаться розоватый свет, выше небо оставалось туманно-серым, и весь пейзаж словно тонул в блеклой дымке, порождая ощущение нереальности, утреннего тяжелого полусна. Ветви растущего вдоль дороги кустарника во мгле утреннего полусвета еще не обрели свой привычный цвет и, причудливо, угрожающе переплетаясь, неподвижно топорщились в безветрии.

Темная дорога, взрытая колесами повозок, была мокрой от прошедшего ночью дождя, и идти по ней было трудно: ноги увязали в песке, который набивался в тяжелые башмаки. Тина молчала. От утреннего холода было зябко и разговаривать не хотелось. Девушка скрестила обнаженные до плеч руки на груди, но это мало помогало. К тому же от сырой земли веяло холодом по ногам, прикрытым одной только полотняной юбкой: одежда была приспособлена для жары, которая затопит все вокруг часа через два. Дарлин, оглянувшись на дочь, безмолвно сняла с головы платок и набросила на ее худенькие плечи.

Минут через двадцать женщины дошли до места, где предстояло сегодня работать. Там уже собралось несколько работниц, они разбирали мешки и корзины со старыми оберточными листьями початков кукурузы, которые использовались в качестве подвязочного материала, и разбредались к началу рядков. Каждой предстояло пройти до самого конца длинного ряда, затем перейти к следующему и так до того часа, пока солнце не встанет в зените, заставляя все живое прятаться от губительно-жарких лучей.

Сумеречно-темные виноградные ряды уходили в бесконечное пространство равнин и холмов, растекались по ним, сливаясь в нечто огромное, прохладное, влажное от росы, которая капельками покрывала миллионы листьев, изящно вырезанных по краям резцом неведомого умельца; лозы, переплетаясь, извивались в темноте, наклоняясь, стлались по земле и, приподнятые, мягко опутывали руки.

Тина привычно взялась за работу, стремясь сделать побольше до восхода. Она умело подцепляла сразу несколько стеблей, расправляла листья и привязывала стебли к проволочным нитям, натянутым параллельно земле. Дарлин трудилась у противоположного ряда. Они с Тиной двигались спина к спине, иногда перегоняя одна другую. Дальше мелькали косынки других работниц, сразу было видно, кто впереди, а кто отстает, но особо никто не спешил: важно было сделать работу тщательно, чтобы ни один стебель не свисал, не волочился по земле. Женщины шли и шли, оставляя позади себя ровные, стеною стоящие ряды, продвигались вперед по зеленому морю, быстро-быстро мелькали их загорелые руки, разговоры постепенно смолкали, и слышался только неравномерный шорох перебираемых пальцами листьев, шероховато-жестких, как накрахмаленная ткань.

Солнце незаметно взошло и нежно осветило молодую зелень с изумрудными капельками росы, засверкало в прорезях листьев, омыло золотом небосвод… Потом, когда солнце немного поднимется, небо станет голубым-голубым, все вокруг обретет привычные контуры и засияет в избытке жизненной силы.

Тина остановилась, поправляя тонкие пряди волос, выбившиеся из-под полотняной косынки. Ряд тянулся вдаль, уходя за холм, конца и края не было видно, и это рождало ощущение, близкое к безысходности: казалось, в жизни не дойдешь до следующего… Дарлин ушла далеко вперед, и Тина поспешила продолжить работу. Руки ныли, боль растекалась от плеч до локтей, и девушка несколько раз отвела плечи назад, пытаясь снять напряжение усталых мышц. Солнце невыносимо пекло, липнувшая к потному лбу косынка не спасала от зноя, и кровь стучала в висках. Сегодня почему-то было тяжелее, чем обычно. Тина почувствовала, что ее начинает мутить. Она опять остановилась; внезапно в глазах позеленело, все вокруг покрылось маленькими светящимися точками—девушка ощутила себя провалившейся в пустую и темную яму, она ничего не видела, ничего не слышала, кроме бесконечного далекого звона.

Тина очнулась сидящей на земле. Дарлин поддерживала ее, а другая женщина брызгала в лицо водой из фляги. Дарлин заставила девушку сделать несколько глотков, а потом, намочив платок, приложила ко лбу.

  25