Особенно,... 
218 
Линкор под ним дрожал в непомерном напряжении машин, его конвульсивно дергало на залпах, и было страшно расцепить пальцы, сведенные на спасительном поручне. Минутами казалось, что мачта «Славы» уже давно оторвалась от корабля и сейчас пролетает высоко в небе, отделенная от палубы линкора…
Поручень вдруг вырвался из рук юнги.
Куда?
Дым отнесло в сторону – «Слава» закончила поворот.
Поручень, как и раньше, был целехонек.
Но у юнги не было кисти руки.
Вместо нее – красная мочалка сухожилий, раздробленное месиво пальцев. Он смотрел, как хлещет из руки кровь, разносимая ветром в мелкие брызги, словно красный одеколон из пульверизатора, и в этот момент у юноши было только одно чувство: непонимание того, что с ним произошло…
Грохочущим цехом в разгаре рабочего дня прокатывался под юнгой раскаленный в битве линкор, а флаги «Славы» (андреевский и стеньговые) бились вровень с ним, на страшной высоте мачт.
Вторая рука была цела. Он взялся ею за телефон.
– «Гражданин» забил пламя, – доложил на мостик тихо и сосредоточенно. – У них пожара нет. Идут дальше. Как и мы…
– Спускайся вниз, – приказал ему старшина.
«Слава» уже не могла пройти через канал Моонзунда.
Витька Скрипов уже не мог спуститься с фор-марса.
Скоб-трап был рассчитан на матросов с двумя руками.
У него осталась только одна…
В померкшем сознании ему увиделась зеленая травка на Обводном канале, а за возами с сеном – через Моонзунд! – бежала его безумная матка и цапала, цапала, цапала… дым, дым, дым!
* * *
Яркий сгусток огня вырвало из башни головного дредноута «Кёниг», команда дружно прокричала «ура», приветствуя прислугу плутонга лейтенанта Иванова… Победа! Она, блаженная!
Но в этот момент «Славу» дважды встряхнуло.
Еще два попадания. Кажется, от «Кронпринца»…
После каждого взрыва «Слава» наполнялась резким свистящим шумом, который пневматически передавался по всему кораблю через переговорные трубы, еще не залитые водой. Из амбушюров струились ярко-желтые газы – почти лимонного цвета. Боевая рубка с командиром и комиссаром при попаданиях в линкор как-то странно подпрыгивала, потом, мелко дрожа, опять садилась на свой барбет.
Страшно, когда сияющий блеском меди, ухоженный и начищенный, внутренний мир корабля в доли секунды превращается в свалку гнутого, зияющего дырами металлолома. Первое ощущение человека, если он остался жив, таково: «Где я?..» Все сметено и разбросано. Брандспойт, сорванный с переборки, колом вонзился в спину комендора. Умирающие люди катаются по настилам вперемежку со снарядами и унитарными гильзами. Металл иссечен осколками, а из трещин в переборках сочится то вода, то газы, то пламя…
Но кто-то (самый сильный, самый находчивый) затянул:
- Мы с пристани верной на битву уйдем
- навстречу грядущей нам смерти,
- за родину в море открытом умрем,
- где ждут нас враждебные черти…
Это была песнь о «Варяге» – и люди опомнились. Хотя вначале ориентировка из-за смещения предметов была потеряна. Из узких труб, в которые обычно сбрасывали отстрелянные гильзы, теперь червяками выдавливались снизу обожженные в погребах люди. Матросы уже тащили шланги и брезентовые рукава виндзейлей; передвижки вентиляторов, всхлипывая, стали сосать из отсеков взрывные газы… Карпенко с трудом поднялся на ноги. Мимо него – в оранжевом дыму – два санитара проволокли что-то ослепительно белое, густо испачканное красной краской. Не сразу догадался, что тащат врача линкора – Лепина.
– Док! Никак вы? Убило?
– Тащим в корму… – отвечали матросы. – Носовой лазарет уже раздраконило.
А доктор при этом повторял:
– Ничего, ничего, все хорошо… – И ноги его, как стебли, бились об ступени трапов.
Через сорванный люк Карпенко заглянул в центропост. Люди там были разбросаны и перемешаны с ящиками приборов наводки – так, будто их разом высыпали из одного вагона под насыпь. Раздавленные гальванеры выли от газов, едкие струи которых обвивали их, словно ядовитые гадюки. Израненные, они не могли подняться…
– Дай сюда конец виндзейля! – приказал Гриша Карпенко.
Он сам закинул в отсек парусиновый хобот вентиляции, смотрел сверху вниз, наблюдая, как все гадючьи ленты газов медленно заползают внутрь трубы. В этом хаосе борьбы за жизнь корабля послышался знакомый голос фон Галлера, резкий – словно свист пара из боевой сирены. Срывая с себя горящий китель, он звал:
218 
