192 
Дэниэл покачал головой:
— Если она и была довольна жизнью, то отнюдь не благодаря тебе, Ной. Я бы даже сказал — она была счастлива вопреки тому факту, что ее мужем был бессердечный и жестокий негодяй, который лишил ее шанса быть по-настоящему, полностью счастливой.
Ной щелкнул пальцами.
— Ага, вот в чем дело — я не сделал ей ребенка?!
— Вот именно. Ты ничего не сказал ей про операцию, которой подвергся, а она, бедняжка, винила во всем себя, — с горечью сказал Дэниэл. Сведения о тайной вазэктомии*[9] были едва ли не самой шокирующей частью отчета Сазерленда.
— Я отлично помню, как ты не поехал с нами в Грецию, сославшись на какие-то проблемы с текущими контрактами, — добавил он. — Это было вскоре после свадьбы. Тогда-то ты и лег в клинику, не так ли?
Ной ухмыльнулся.
— Надеюсь, вы понимаете, что ребенок был мне совершенно ни к чему? — спросил он. — Ваша Марис планировала протрахаться всю дорогу туда и обратно и вернуться беременной, но это не входило в мои расчеты. Поэтому-то я и обратился в частную клинику, где мне сделали эту небольшую операцию, благодаря которой я мог жить спокойно. А главное — отпала необходимость каждый раз объяснять Марис, почему я так настаиваю на использовании таблеток.
— Признаться, когда я узнал о вазэктомии, меня это озадачило, — проговорил Дэниэл. — Разве, спрашивал я, ребенок не обеспечил бы тебе еще более крепкую связь с издательством и с капиталами Мадерли? Но теперь я знаю ответ. — Он поднял голову и посмотрел Ною прямо в лицо. — Ведь с рождением ребенка твоя доля в капитале уменьшилась бы!
Ной выпрямился.
— Это не так, — сказал он. — Впервые за время нашей содержательной беседы вы сказали глупость.
— Не так?! — удивился Дэниэл.
— Совершенно не так, — кивнул Ной. — С чего вы взяли, что я рассчитывал только на долю в капиталах? Дэниэл презрительно фыркнул:
— Цыплят по осени считают. Документ, который я вчера подписал, не имеет юридической силы.
— Вы так думаете? — осведомился Ной до странности безмятежным тоном.
— Я подыграл тебе только потому, что мне хотелось посмотреть, как далеко ты способен зайти. Впрочем, удивила меня не твоя наглость, а то, что ты упомянул Говарда Бэнкрофта. Он бы никогда не…
— Вы плохо его знали, — перебил Ной. — Можете мне не верить, но этот документ составил по моей просьбе именно Говард Бэнкрофт, и никто другой. Он предпочел сделать это потому, что в противном случае вскрылось бы одно не слишком приятное для него обстоятельство.
— Какое же? — насторожился Дэниэл.
— О, нет, не волнуйтесь, вас Говард Бэнкрофт не обманывал — во всяком случае, в том, что касалось текущих дел издательства. Он просто забыл упомянуть о том, что его отцом был нацистский офицер, лично уничтоживший несколько тысяч евреев.
Эти слова подействовали на Дэниэла как пощечина. Пошатнувшись, он крепче вцепился в перила.
— И ты использовал этот факт, чтобы шантажировать его? Ной улыбнулся.
— Похоже, вы знали, что его почтенная матушка была в молодости нацистской подстилкой.
— Говард был моим другом, — проговорил Дэниэл, с трудом справившись со стиснувшей горло судорогой. — Много лет назад он доверил мне свою тайну, и я не смог бы осудить его, даже если бы захотел. Напротив, я всегда восхищался тем, что Говард сумел справиться с тем, чего все равно не мог изменить, и постарался прожить жизнь достойно.
— Вы считаете — он сумел справиться? А вот я, наоборот, считаю, что правда, которую он так долго скрывал, в конце концов его доконала.
— Правда, которую ты грозил рассказать всем, — поправил Дэниэл. Теперь ему было ясно все или почти все.
— Что это за правда, о которой нельзя говорить? — Ной слегка пожал плечами и улыбнулся. — Теперь, надеюсь, вы видите, в чем разница между вами и мной, мистер Мадерли? Или, если смотреть на этот вопрос шире, между мной и любым другим человеком? Как и большинство людей, вы стремитесь удовлетворить свои потребности и желания, но что-то мешает вам употребить для этого все возможные средства. И я, кажется, знаю, что это. Где-то в вашем сознании существует невидимая черта, барьер, который вы не в силах преступить. Этот барьер еще называют совестью. Вы и такие, как вы, скованы по рукам и ногам традициями, моралью, понятиями о порядочности и поэтому в решительный момент останавливаетесь, не в силах довести дело до конца.
Что касается меня, то я свободен от всяческих условностей. Если мне чего-то хочется, то я готов на все, лишь бы добиться своего. Я-то ни перед чем не остановлюсь и не позволю, чтобы что-то или кто-то стоял на моем пути. Мой принцип: найди у человека уязвимое место — и он твой. Чтобы достичь цели, я готов на что угодно!
192 
