18 
— Мы старались оставить их вам как можно дольше, — произнес Джон. Нам очень не хотелось отнимать их у вас, сэр, но оборудование нам понадобилось для инкубаторов.
— А эта комната?! Ковры, мебель…
— И это тоже, сэр. Все это димензино.
Уинстон-Кэрби медленно подошел к столу, придвинул трехногий табурет и сел.
— Димензино? — переспросил он.
— Вы, конечно, помните, что это такое.
Он поморщился, показывая, что не знает. Но кое-что он уже начал вспоминать, медленно, нехотя пробиваясь сквозь туман многих лет забытья.
Уинстон-Кэрби не хотел ни вспоминать, ни знать. Он попытался задвинуть все в темный угол сознания. А это уже было кощунство и предательство — это было безумие.
— Человеческие эмбрионы перенесли путешествие хорошо, — доложил Джон. — Из тысячи только три нежизнеспособны.
Уинстон-Кэрби потряс головой, словно разгоняя туман, которым заволокло его мозг.
— Все инкубаторы установлены в пристройках, сэр, — продолжал он: — Мы ждали сколько могли, а потом забрали оборудование димензино. Мы дали вам попользоваться им до последней минуты. Было бы легче, сэр, если бы мы могли это делать постепенно, но не получилось. Или димензино есть, или его нет.
— Разумеется, — с трудом выдавил из себя Уинстон-Кэрби. — Вы очень любезны. Большое спасибо.
Он встал, пошатнулся и провел рукой по глазам.
— Это невозможно, — сказал он, — этого просто не может быть. Я жил вместе с ними сто лет. Они такие же настоящие, как и я. Говорю тебе — они были из плоти и крови. Они…
Комната по-прежнему была голая и пустая. Насмешливая пустота. Злая насмешка.
— Это возможно, — мягко сказал Джон. — Так оно и было. Все идет по плану. Вы здесь и по-прежнему в здравом уме благодаря димензино. Эмбрионы перенесли путешествие лучше, чем ожидалось. Оборудование не повреждено. Месяцев через восемь из инкубаторов начнут поступать дети. К тому времени мы разобьем сады и засеем поля. Эмбрионы домашнего скота тоже помещены в инкубаторы, и колония будет обеспечена всем необходимым.
Уинстон-Кэрби шагнул к столу и поднял единственную тарелку из легкого пластика, стоявшую на нем.
— Скажи, у нас есть фарфор? Есть у нас хрусталь или серебро?
У Джона был почти удивленный вид, если только робот вообще мог удивляться.
— Конечно нет, сэр. На корабле у нас было место только для самых необходимых вещей. Фарфор, серебро и все прочее подождут.
— Значит, у меня был скудный корабельный рацион?
— Естественно, — сказал Джон. — Места было мало, а взять надо было так много…
Уинстон-Кэрби стоял с тарелкой в руке, постукивая ею по столу, вспоминая прошлые обеды (и на борту корабля, и после посадки): горячий суп в приятной на ощупь супнице, розовые сочные ребрышки, громадные рассыпчатые картофелины, хрустящий зеленый салат, сверканье начищенного серебра, мягкий блеск хорошего фарфора.
— Джон, — сказал он.
— Да, сэр?
— Значит, это все была иллюзия?
— К сожалению, да, сэр. Простите, сэр.
— А вы, роботы?
— Все мы в прекрасном состоянии, сэр. С нами другое дело. Мы можем смотреть действительности в глаза.
— А люди не могут?
— Иногда их лучше защитить от нее.
— Но не теперь?
— Больше нельзя, — сказал Джон. — Теперь вы должны посмотреть действительности в глаза, сэр.
Уинстон-Кэрби положил тарелку на стол и повернулся к роботу.
— Я пойду в свою комнату и сменю костюм. Надеюсь, обед будет готов скоро. И, несомненно, корабельный рацион?
— Сегодня особый обед. Иезекия нашел лишайники, и я сделал кастрюлю супа.
— Превосходно! — сказал Уинстон-Кэрби, пряча усмешку.
Он поднялся по лестнице к двери своей комнаты. Но тут внизу протопал еще один робот.
— Добрый вечер, сэр, — сказал он.
А ты кто?
— Я Соломон, — ответил робот. — Я строю ясли.
— Надеюсь, звуконепроницаемые?
— О, нет. У нас не хватает ни материала, ни времени.
— Ладно, продолжайте, — сказал Уинстон-Кэрби и вошел в комнату.
Это была вообще не его комната. Вместо большой кровати на четырех ножках, в которой он спал, висела койка, и не было ни ковров, ни большого зеркала, ни кресел.
— Иллюзия! — воскликнул он, но сам не поверил. Это была уже не иллюзия. От комнаты веяло холодом мрачной действительности, которую надолго не отсрочить. Оказавшись в крохотной комнатенке один, он остался лицом к лицу с этой действительностью — и еще больше ощутил потерю. Это был расчет на очень далекое будущее, так надо было сделать — не из жалости, не из осторожности, а в силу холодной, упрямой необходимости. Это была уступка человеческой уязвимости.
18 
