Особенно,... 
56 
Прорвавшись наконец наверх, под черное небо, утыканное звездами, как шляпками гвоздей, Юрий увидел, что его “каравелла” исчезла без следа – отплыла, надо думать, к родным берегам, подальше от этого пиратского гнезда…
* * *
…Хирург со звоном бросил кривую иглу в металлический лоток и начал стаскивать с рук резиновые перчатки. Он обошел Юрия вокруг, наклонился и обеспокоенно заглянул ему в лицо: на протяжении всей процедуры пациент не издал ни звука и даже ни разу не дернулся, так что врач начал подозревать, что тот потерял сознание.
– Доктор, – проникновенно сказал ему Юрий, – спиртику бы, а? В качестве стимулирующего…
– М-да? – с самым скептическим видом промолвил хирург. – Что, скажите на милость, будет с нашей медициной, если я начну стимулировать спиртом каждого дебошира, который попортил себе шкуру?
– Ваша.., простите, наша медицина станет самой уважаемой и, не побоюсь этого слова, любимой медициной в мире, – ответил Юрий на этот риторический вопрос.
– Нахал, – фыркнул хирург. – Марина, плесните ему двадцать… А что это вы так скривились, молодой человек? Ладно, пятьдесят граммов. Не часто встретишь человека, который умел бы с таким спокойствием переносить боль.
– Ерунда, – сказал Юрий, принимая у смешливой Марины пластмассовый мерный стаканчик. – Боль – это далеко не самое страшное.
– Ваша правда, – согласился хирург и вдруг загрустил, вспомнив, как видно, что-то свое. – Марина, детка, плесните заодно и мне. И себе тоже – гулять так гулять…
Глава 8
Проехав с километр по дороге, которая вела от шоссе к даче Школьникова, Максим Владимирович Караваев остановил машину на обочине, заглушил двигатель и до самого конца опустил боковое стекло, впуская в салон легкий теплый ветерок, пахнущий разогретой березовой листвой, горячей пылью и свежим сеном.
Бывшему подполковнику внешней разведки Караваеву было о чем подумать. Собственно, мыслительный процесс у него продолжался круглые сутки независимо от того, чем в тот или иной момент было занято тело: спало, работало, вело машину, принимало пищу, произносило витиеватый и не совсем приличный тост на банкете или кого-нибудь убивало. Максим Владимирович полагал это само собой разумеющимся – естественно, если речь шла о человеке, наделенном хотя бы зачатками интеллекта. К сожалению, а может быть, и к счастью, большинство соотечественников бывшего подполковника не обладали этим драгоценным даром. Впрочем, что соотечественники! На обитателей так называемых цивилизованных стран подполковник Караваев в свое время насмотрелся до тошноты и считал их стадом тупых, разжиревших свиней, самые умные из которых были способны в лучшем случае на примитивную звериную хитрость и мелкие закулисные интриги, разгадать которые порой было тяжело именно из-за их незатейливости.
Короче говоря, особой нужды останавливать машину в березовом перелеске и предаваться размышлениям под шелест молодой листвы у Караваева не было. Просто вспомнилось вдруг, что он уже сто лет не сидел просто так, никуда не торопясь, не смотрел, как играет на пятнистых белых стволах прозрачная голубоватая тень, не слушал шум ветра и жужжание насекомых…
Подполковник звонко припечатал спикировавшего на левую щеку комара и криво усмехнулся уголком тонкогубого рта. “Кстати, о насекомых, – подумал он с иронией. – Для полноты счастья остается только заскочить в ближайшую деревню, найти в ней самый загаженный нужник, подойти поближе и полной грудью вдохнуть незабываемый дух отечества…"
Слушая, как тикает, постепенно остывая, горячий движок, Караваев думал о Севруке и Школьникове – о каждом в отдельности и об обоих сразу, – вспоминая старую итальянскую комедию, которая называлась “Слуга двух господ”. По ней, помнится, в начале восьмидесятых сняли неплохой музыкальный фильм. Тот веселый итальянец – автор комедии – очень верно ухватил самую суть. Умный и расторопный человек при желании может водить за нос целую толпу ослов, каждый из которых мнит себя его единовластным хозяином и рассчитывает, дурак этакий, на его полную и безоговорочную преданность. Ну-ну, господа. Блажен, кто верует…
Впрочем, ни Севрук, ни Школьников полными дураками не были, а Владислав Андреевич и вовсе казался Караваеву опасным, как дремлющий в берлоге медведь. Разбуди его неосторожным движением – задерет, даже не проснувшись до конца. Обычный, среднестатистический болван, дожив до его лет и достигнув его положения, наверняка вообразил бы себя всезнающим и непогрешимым, как сам Господь Бог, и взирал бы на суетящихся вокруг людишек-муравьишек свысока, с благожелательной и немного презрительной улыбочкой. Школьников в свои пятьдесят с гаком, как ни странно, не утратил звериной чуткости и настороженности. Он расколол бы своего племяша Севрука, затеявшего архитектурную аферу у него за спиной, еще в самом начале, если бы Максим Караваев не помог Вадику, приложив руку к этому делу. Ему, Караваеву, еще тогда почудилась в этом деле недурная перспектива, и он решил рискнуть.
56 
