Особенно,... 
106 
Тошка понимал — все это шутка и в то же время не шутка. Дядя Гога даже рассыпал из самокрутки махорку — значит, он волнуется.
— Тумоша проводит тебя до нижней мельницы Хабаджи, — сказал дядя Гога. — Там переночуете, а с утра сам спустишься к станции.
Прощаясь с Хабаджой, Тошка подарил ему свой никелированный топорик. Хабаджа был очень доволен. Он долго крутил в руке подарок, рассматривал лезвие и выгнутую лакированную рукоятку. Потом снял со стены небольшой кинжал с накладками из темного кавказского серебра и протянул его Тошке.
Пока Хабаджа снимал кинжал, Тошка в последний раз посмотрел на изогнутую шашку князя Дадешкелиани, осторожно тронул пальцем ее холодную гладкую сталь.
И еще он посмотрел на портрет. Тот, что висел в правом углу, на самом почетном месте. Тошка подошел ближе. Это был портрет Ленина. Очень необычный, наверное, совсем давнишний. На медной пластинке вырезано по-русски.
«Организатору красного обоза. 1932 год».
…Рассвет окропил верхушки самых высоких буков. Черный дрозд, словно он только и дожидался этого момента, рассыпал по лесу первую трель. Звук был резкий, будто стучали друг о дружку гладкими речными голышами.
— Ча-ча-ча-ча-ча-ча!..
— Вставай, земляк!
Они ночевали на мельнице. Горклый запах старой кукурузной муки насквозь пропитал ее бревенчатые стены. Под полом, сбитым из толстых еловых пластин, гремела падающая с желоба вода. Всю ночь она снилась Тошке, живая, насквозь просвеченная серебряным солнечным светом…
Тумоша вывел его на тропу. Манька шла сзади, повесив уши и делая вид, что ей грустно расставаться с Тошкой.
— Прямо все время иди. Тропа одна. Если хорошо идти будешь, на вечерний поезд успеешь. — Тумоша протянул руку, совсем как тогда, в первый день их знакомства. — Прощай, земляк. Еще приезжай. Будешь моим гостем…
В бледно-голубом, прозрачном, словно вода, небе едва заметным крестиком чернел парящий орел. Ему наверняка были видны далекие синие ущелья, на дне которых притаились ночные тени. И тонкие нити рек. И разноцветные пятна лесов. И еще маленький геологический отряд, идущий по вьючной тропе на поиски новых баритовых жил.
— Апсны — Страна Души! — Тошка подкинул вверх панаму. — Страна Души!.. Страна Души!..
Он был один. Он спускался с перевала, как видавший виды горный бродяга. За его спиной рюкзак, в руке тяжелая самшитовая палка. Он несет в подарок открытую им речку. Чудесную речку, полную форели и незлобивых змей. Для таких подарков не нужны хурджины и вьюки. Он несет их в себе. Так несут воспоминания. Душистые, чуть-чуть с горчинкой грусти, словно добрый каштановый мед.
Завтра он вновь увидит море. Оно ворвется в открытые окна вагона, ударит в сердце соленым запахом ветра. Волны будут набегать на пустынные пляжи, и Тошке захочется остановить поезд и пойти дальше пешком, скрипя сырой, окатанной галькой. Если он устанет, то сядет на острый обломок скалы и станет ждать заката. Чайки будут кричать тревожно и жалобно. И солнце, как яичный желток, медленно соскользнет под их крики в синюю чашу вечернего моря. И пошлет Тошке ослепительный зеленый луч.
Время высокой воды
(Вместо эпилога)
Антон Топольков, мой давнишний-давнишний друг, положил на диван гитару и снял темный пиджак с блестящими пуговицами, на которых горели клыкастые якоря. Он бережно повесил его на спинку стула. Потом подошел к окну и толкнул сразу обе створки. Ветер ворвался в комнату, растрепал волосы на голове моего друга. За окном — широкая зеленая лента шумной набережной, и серый гранитный парапет, и голубое теплое небо. Но только вместо моря была Волга. Ветер гнал по ней яхты, и они, чиркая гиками[31], несли над водой косые острые паруса, похожие на крылья чаек.
— Помнишь «Черную пантеру?» — спросил меня Тошка.
— Конечно…
— А Старую гавань?
— Конечно…
— А капитана Борисова?
— Да…
Он молча смотрел на Волгу и улыбался. На столе лежал обломок лодочного днища с воткнутым в него бебутом боцмана Ерго…
О чем думал мой друг? Что вспоминал? Гомон далеких пестрых портов, тишину стынущих под луной пустынь или спокойное властное течение великих сибирских рек?
А может, все это сейчас отступило, ушло на время из памяти, а вперед со звоном выбежала узенькая абхазская речушка, когда-то получившая от него имя? Такое хорошее имя, что хоть год думай — все равно лучшего не придумаешь.
106 
