Особенно,... 
80 
Единственное, что требуется, это подальше выпрыгнуть.
И сейчас, оттолкнувшись от водокачки, я понимаю, что выпрыгнул достаточно далеко. Я потрясен тем, на какую высоту меня могут поднять мои чудо-мышцы, не могу избавиться от ощущения, что будущее уже наступило, и решаю изобразить свою усеченную ласточку.
Впервые за двадцать с лишним лет. К счастью, в моем восприятии все происходит настолько медленно, что мне хватает времени, чтобы вспомнить и правильно выполнить все движения. Изящно и плавно я откидываюсь назад, разведя в разные стороны руки и выставив живот и грудь на обозрение изумленного неба. Это потрясающе. Я вижу, как, воркуя от восхищения, надо мной кружат голуби. Я слышу, как «Сыновья пионеров» приступают к своей следующей балладе «И выехал старый тут ковбой…». Я чувствую, как мою шею и подмышки овевает ветерок, ощущаю лучи солнца на бедрах, вдыхаю аромат барбекю – и все это с праздной снисходительностью, паря в воздухе. А потом за всеми этими плотскими ощущениями или поверх них, отдаленно и в то же время волнующе близко я различаю первые звуки той какофонии, которой предстоит разрастаться в течение всего того чудовищного дня. Она не походит на вой обезглавленных тварей, который слышишь после пейотов, и разноголосицу препирающихся ангелов, которую вызывает ЛСД. Это поистине неземные, ни на что не похожие звуки – леденящее шипение истощающейся энергии и слабые хлопки опустошающегося пространства. Он сказал – не дай себя запугать, расслабься и пой, и я начинаю петь про себя: «О, прислушайся к шипенью энтропии…»
И низвергаюсь в воду из-под облаков.
Я пролетаю мимо водокачки и насквозь прорезаю водную гладь пруда. Мое тело становится безупречным, чуть ли не сказочным в своем совершенстве, как тело Тарзана в старых воскресных комиксах или доктора Дикаря после сорока лет ожесточенных тренировок. Я со звоном рассекаю воду и ухожу в холодную мглу. Мне не страшно. И я не удивляюсь тому, что опускаюсь вниз без каких бы то ни было дополнительных телодвижений, ибо прыжок был безупречен. Я не пугаюсь даже тогда, когда руки мои утыкаются в искореженное нечто на дне. Мне представляется вполне естественным, что я оказался нацеленным на эту тварь, как стрелка компаса на полюс…
– Привет, ваше страшнейшество. Увы, я не могу оставить вас здесь, чтобы не пострадало какое-нибудь другое, более мелкое существо.
Я хватаю его за нижнюю челюсть и поворачиваюсь к поверхности.
Я знаю, что это такое. Это пятидесятигаллоновый бочонок, который мы потеряли здесь с Макелой несколько психоделических лет тому назад. Мы использовали его для приготовления нитрата аммония: погружали шланг под воду и собирали пузыри в пластикатовые мешки. Пытаясь получить закись азота. Занятие это было трудоемкое, но продуктивное, и закончилось тем, что все участники предприятия, включая меня, Макелу, шланг, бочку и печку, рухнули в воду.
Печку мы спасли, а вот с бочки сорвало крышку, и она ушла на дно, прежде чем нам удалось ее поймать. Вероятно, она опустилась на дно по наклонной, и в ней еще оставался запас воздуха, так как она продолжала покачиваться, опираясь на край обода. Я ухватился за проржавевший обод как раз в том месте, где оставалась воздушная подушка.
Подгребая одной рукой к тускло зеленеющему над головой свету, я принимаюсь тащить. Я чувствую, как бочка начинает поддаваться по мере того, как мои мощные толчки преодолевают грубую инерцию. Я ощущаю ее безмолвную ярость, вызванную тем, что ее вытаскивают из лежбища и что храброе сердце Тарзана и правая рука Дикаря хотят воспрепятствовать ее благоденствию в роли чудовища. Я осознаю, насколько тяжелее она становится, изрыгнув из себя в знак протеста пузыри воздуха. Гораздо тяжелее. Но мои вдохновенные мышцы не унывают. Рывок за рывком я поднимаю ее все ближе к свету. Все выше и выше.
Пока вдруг храброе сердце не начинает судорожно колотиться в грудную клетку, а правая рука не теряет власти над тварью.
Фонтан веселых пузырей, выпущенных ею, обнажает ржавые зубы, которые незамедлительно впиваются мне в ладонь. Я понимаю, что если не опустить ее вниз, то она прогрызет мне руку до кости. Единственное, что мне остается, так это грести и держаться, прислушиваясь ко все усиливающемуся стуку сердца.
Все чувства вдруг обостряются. Слух улавливает панику, просачивающуюся сверху, глаза видят благословенную поверхность, находящуюся всего в нескольких футах – еще несколько футов! – но горящие члены консультируются с сердцем, сердце призывает на помощь голову, и та, рассчитав расстояние, тут же выдает результат – невозможно!
80 
