77 
— Да, Вадим Семенович, как скажете. Думаю, мы его обломаем в первые дни, — хохотнул Свиридов, вытряхивая из пачки сигарету.
— Не курил бы ты, — одернул своего подчиненного Чурбаков, — и так тошно от этих перелетов. Вообще мне кажется, что моя жизнь проходит в самолете, а не на земле. Болтаемся чуть ли не по два раза в неделю в дурацких грузовых самолетах. Я скоро подхвачу какую-нибудь воздушную болезнь.
Бородин со Свиридовым расхохотались.
— Чего ржете, — прикрикнул на них Чурбаков, — не видите, мне худо!
— Вы бы, Вадим Семенович, коньяка глотнули, — в руках Павла Свиридова появилась плоская блестящая фляга с золоченым двуглавым орлом.
— Ну давай свой коньяк. Небось, паршивый?
— Да нет, вы же знаете, Вадим Семенович, паршивых не употребляем.
— Знаю. Пьете всякую мерзость.
Тем не менее, толстыми пальцами, которые не хотели слушаться, он открутил плотно пригнанную пробку и сделал два глотка. Прополоскал коньяком рот и откинулся на спинку кресла, прикрыв шляпой глаза.
— Через сколько будем? — спросил Чурбаков, морщась и отдавая флягу, вернее, он не отдавал, а просто протянул руку.
И Бородин тут же принял флягу и абсолютно не брезгуя, не обтирая горлышка, сделал несколько глотков.
— Думаю, как всегда, через час двадцать, если с погодой все будет в порядке.
— Вроде бы ничего идем, — сказал Свиридов.
— Не идем, а летим, — уточнил Чурбаков. — Если я усну, то минут через тридцать-сорок сходи глянь как там Жак Бабек. Слышишь, Свиридов, или нет?
Отвечай!
— Слышу, слышу, Вадим Семенович, схожу обязательно, гляну, — но затем Свиридов толкнул в плечо Бородина. — Слышишь, Серега, твоя очередь, так что ты пойдешь.
— Ладно, схожу я, — согласился Бородин и мужчины подмигнули друг другу, бросив взгляд на своего шефа. — Так что, допьем коньяк? — предложил Бородин.
— Можно, конечно. Давай.
Они, передавая друг другу плоскую флягу, принялись пить коньяк. Когда он был выпит, им захотелось закурить.
— Нет, не будем, — сказал Бородин и кивнул в сторону Чурбакова, проснется, шуметь начнет.
— Скоро прилетим, тогда и покурим.
— Ладно, хорошо, — ответил приятель.
Самолет подрагивал, наверное, вошел в тучу. Вздрогнул и Чурбаков, но глаз не открыл, лишь его одутловатые щеки затряслись, как холодец.
— Противно летать на этих турбовинтовых самолетах, — сказал Свиридов.
— Противно, Паша, зато безопасно. А самое главное, никто не контролирует. Летим себе и летим. И никто не знает, что мы загрузились, никто не знает куда самолет держит курс и самое главное, никто не спрашивает что мы там везем. Кстати, посмотри как там толстяк.
— Сейчас схожу.
Бородин и сам хотел встать и пройтись, ноги затекли. Он несколько раз присел, держась за подлокотник кресла, хрустнул суставами.
— Иди, иди, а то разбудишь, — прошептал Свиридов.
— Да не шуми ты, а то от твоего шума проснется.
Бородин сходил в грузовой отсек, с шумом откинул крышку. Веки француза дернулись, но не открылись.
— А что с ним сделается? — пробормотал Бородин. — Что его щупать, как женщину? Пошел он к черту!
Крышку, тем не менее, он захлопнул тщательно — так тщательно, словно бы от этого движения зависела его жизнь и безопасность Чурбакова.
Все у Вадима Семеновича Чурбакова было отлажено, продумано и схвачено. Счета в зарубежных банках ежемесячно пополнялись крупными суммами, состоящими из денег его узников подземной тюрьмы. Получал он и наличные. И суммы были значительные. С каждым новым заключенным Вадим Семенович Чурбаков лишь входил во вкус, лишь еще больше раззадоривался. Время от времени Бородин со Свиридовым, глядя на шефа, инициатора всех операций с «новыми русскими», покачивали головами.
— Добром это, Паша, не кончится. Слишком уж много крови, слишком уж много жертв.
— Да, доберутся, доберутся до нас.
— Не ссы в муку, не делай пыли, — отвечал Свиридов. — Пока до нас доберутся, думаю, мы с Чурбаковым будем где-нибудь очень далеко в теплых странах на берегу синего-синего моря.
— А как ты думаешь, много у него денег?
— Думаю, много. Но тем не менее, денег на ветер он не бросает.
Но такие разговоры случались не часто. В общем-то ни у Бородина, ни у Свиридова на них почти не оставалось времени.
А Вадим Семенович вел четкий учет каждому заключенному, каждой жертве. Он записывал в специальный блокнотик суммы, числа, фамилии — в общем, как заправский бухгалтер вел свое страшное, жестокое, бесчеловечное дело. Но занятие, которому он посвятил последние годы, приносило ему удовольствие, держа его в возбуждении, давая вкус к жизни. Опасность подстерегала на каждом шагу, несмотря на то, что еще в тюрьме Вадим Семенович, казалось, все продумал. Быть может, кое-какие детали не совпадали, но кто обращает внимание на мелочи, кто в этом мире может предугадать все до мельчайших поворотов? Никто! Человеку такое не подвластно. И Вадим Семенович прекрасно это понимал.
77 
